Олег Ёлшин - Тейа

– Да!.. Да!.. Да!..

Люди медленно вставали, осознавая, что они делают, они говорили «да», и не осталось ни одно, кто был бы против.

– Чудовищный план! Принято! – произнес Генри, восхищением посмотрев на писателя. А тот уже поднимался к своему ряду, занимая место рядом с Леонидом, с человеком, которому предстояло все это осуществить.

После совета уже там, внизу, писателя догнал старый Ричард:

– Скажите, Юрий… Скажите честно, вы уже дописали эту главу?

Писатель понял его и, подумав, ответил:

– Сказать по правде – нет.

– Что же мешает сделать это? – жестко спросил Ричард. Юрий задумался и честно ему ответил:

– Я не вижу конца. Я не чувствую его. Только верю. Но, наверное, это немало?

– Да, немало, – ответил Ричард. Они пожали друг другу руки и писатель удалился.

– Вот и я не вижу, – пробормотал Уилсон, задумчиво глядя ему вслед…

До конца оставалось две недели – ровно четырнадцать дней. За это время нужно было успеть сделать то, что не удавалось за предыдущие два года, за все тысячелетия, с тех пор, как на небе чьей-то безжалостной рукой были начертаны цифры, которые обозначили роковой день. Иногда Юрию казалось, что они взяли на себя полномочия, на которые имеет право только создатель. Но механизм был запущен, и теперь люди в нетерпении ожидали чудесного спасения. Если оставался шанс, нужно было идти до конца, каким бы он ни был. Слово – «конец» теперь висело в воздухе, и никакой ураган не мог сдвинуть его с места и разогнать черную тучу, которая затмевала весь горизонт там, «наверху», а значит, и здесь, в сердцах людей, в их мыслях и мольбах.

Они не спали трое суток. Иногда роняли тяжелые головы на рабочие столы между приборами и пультами, где на мгновение забывались, но снова и снова искали и ругались, просчитывали и начинали все с самого начала. Теперь Леониду было легче – работа помогала постоянно не думать о Валери, оставляла надежду, и сейчас он был готов на все. А внутренний голос подсказывал, что нужно делать. Вилли его понимал, но совсем не жалел – иногда жалость убивает, а сейчас нужно было собрать всю волю в кулак и бороться с тяжелой задачей и с самим собой. Такая жестокость коллеги и друга иногда помогает и не дает возможность эмоциям победить здравый смысл. Это такие разные плоскости – наши чувства и разум, как разные измерения жизни. И если хватит ума не давать волю своим чувствам, тогда победит разум, как бы ни было тяжело. Поэтому он сутками напролет, в изнеможении, но с надеждой и верой в успех, проводил время здесь, в лаборатории. Наконец, решение приняло свои очертания, оставалось лишь придать ему конечную форму.

Они сидели на совете у Генри и объясняли принцип действия нового механизма. До этого физики имели дело с тоннелеобразной «кротовой норой». Их работа сводилась к тому, чтобы заполнить ее экзотической материей и сделать проходимой. Мощный источник энергии шаровой молнии поддерживал стабильность канала и не давал ему «схлопываться», вернее, закрываться…

Говорил Вилли. А Генри слушал его, пытаясь понять. Когда-то он был математиком, но чтобы понять такое, нужно быть Вилли или Леонидом, а это пока не дано никому.

– Проще, Вилли, проще! – нервно перебил его Генри.

– Схлопываться – закрываться! – пояснил Вилли, – так будет понятнее…

– Если проще, – перебил Леонид, – есть другие способы перехода в иное пространство. Допустим, существует две разные временные плоскости, и они могут находиться бесконечно друг от друга далеко или быть совсем рядом… Неважно… Короче, такие плоскости имеют общее тонкое кольцо и диск, этим кольцом ограниченный. Этот диск и соединяет наши плоскости.

– Назовем его «зеркало», – перебил Вилли.

– Зеркало? – переспросил Леонид. – Хорошо, «зеркало» – сути дела не меняет, – согласился он. – И стоит через него пройти, мы попадаем в другую плоскость, где и находится другое время. Если еще раз переступить или шагнуть в него с любой стороны, мы возвращаемся назад.

Вилли снова продолжил:

– Мы отработали схему перехода и способ, как переделать установку, оказалось, что в конструкции менять почти ничего не нужно. Открываем «кротовую нору» во времена Тейи, но туда не переходим. Установка остается здесь, на острове. Мы видим через «червоточину» планету, подводим к ней наше «зеркало» и ждем, пока Тейа пройдет сквозь него. Потом программируем заданный интервал времени, и дело сделано – Тейа у нас в гостях! Вернее, не у нас, а там, «наверху». Затем канал закрываем, и она летит прямо к Земле.

– А обратно? – спросил Генри.

– Точно так же – открываем канал, теперь уже «наверх», снова перед ней выставляем «зеркало» – и Тейа дома.

– Это зеркало, – продолжил Леонид, – та же «червоточина», только другой конструкции и работает немного иначе, но принцип тот же…

– Мы можем провести эксперимент, прежде чем сделать это? – спросил Генри, поняв принцип работы. Леонид устало на него посмотрел.

– Программирование установки займет несколько дней. Астрофизики столько же времени будут рассчитывать траекторию полета, устранять помехи, отслеживать эту область космоса, чтобы не кого-нибудь зацепить. Поэтому времени не остается. Дней за пять-шесть управимся, но работать придется сходу – без отработок. С первого раза…

– С первого раза, – задумчиво повторил Генри. – Значит, так тому и быть – сразу и на чистовик, – сказал это и попрощался.

Медленно потянулись эти «пять-шесть» дней, пока работали ученые. Остров притих, как будто вернулся в свое первобытное прошлое, куда еще не пришел человек. Люди исчезли, они растворились в домах и отелях, только высокие заросли папоротника шевелились зеленой стеной, и птицы нарушали покой этого причудливого места. Облака тянулись вереницей, следуя друг за другом, солнце вставало, поглядывая на остров, и снова заходило за горизонт, только пустынные пляжи пестрыми зонтиками и брошенными лежаками напоминали о недавнем безмятежном существовании людей. На эти пять или шесть дней здесь поселилась безграничная тишина. Остров ждал…

Юрий тоже ждал и верил в успех, только не знал, чем все это закончиться и как все произойдет. Одно дело придумать и дописать главу, совсем другое – разместить в ней миллиарды персонажей с реальными, отчетливыми жизнями. Что может чувствовать человек, от которого, по воле случая, зависят жизни целых народов? Что чувствовали императоры и полководцы, когда вели за собой войска? Осталась последняя ночь перед битвой, костры противника уже видны. Там ходят люди, готовят пищу, разговаривают, чистят оружие, и никто из них не знает, сколько часов осталось и наступит ли следующий день и вечер. Очевидным было только одно – утро, когда все начнется…