Евгений Прошкин - В режиме бога

Сигалов, лежа на больничной кровати, с недоверием посматривал на куратора и всё не решался надеть обруч. Коновалов явно обманывал и даже не пытался делать это убедительно.

– Ну что, Витя… в добрый путь!

У Сигалова появилось ощущение, что он может уже не проснуться. С другой стороны, что-нибудь плохое с ним могли сделать в любой день, не обязательно сегодня и не обязательно здесь.

Виктор успел подумать, что этот довод звучит не очень-то обнадеживающе, но немуль был уже на лбу.

С темного неба сыпался темный снег. Отдельные снежинки обозначены не были, они сливались в сплошную пелену, опускавшуюся на землю, словно сверху кто-то неспешно разматывал бесконечный моток невесомой ткани. Снегопад был редким, и несмотря на глухую беззвездную ночь, Сигалов видел окрестности вполне отчетливо. Всё было завалено пепельным снегом настолько, что тротуары не отличались от мостовых. Улица, на которой стоял Виктор, превратилась в темно-серый каньон с плавными краями – и они продолжали скругляться сейчас, у него на глазах. Снег всё падал и падал, это длилось уже много дней, и его никто не убирал.

Юморить у куратора получалось паршиво. Знать, что отправляешь человека в зиму, и спрашивать про плавки – это так не смешно, так прямолинейно… Впрочем, чего еще ждать от бывшего комитетчика?

Холода Виктор не чувствовал, но идея оказаться на морозе голым заставила его вздрогнуть. Сигалов осмотрел свою одежду: на нем был прорезиненный комбинезон с приваренными бахилами, а сверху – куртка из такого же материала, с желтой полосой на груди.

Людей на улице не было. Виктор их и не ждал, он догадывался, что загружает прогноз, только вот зачем куратор послал его аж на полгода вперед? Сам же говорил, что так далеко Индекс прогнозирует события только неизбежные или особо важные. Эта мысль вызвала беспокойство, но такое неопределенное, что Сигалов тут же о нем и забыл.

Потоптавшись на месте, он обнаружил, что стоит в узкой колее. Тропинка шириной не более полуметра уходила метров на десять вперед и раздваивалась т-образным перекрестком: налево можно было набрать воды, а если пойти направо, то на пригорке за домами будет аптека. Лекарств там давно не осталось, но в аптеке был отличный подвал со стальной дверью и вытяжкой. Этим она и ценилась: в подвале можно было жить, не опасаясь, что ночью залезут мародеры.

Виктор поднял голову к свинцовому небу и окончательно понял: ночь еще впереди, а сейчас еще нет и семи вечера. Дни, как и положено в июле, самые длинные. Самые светлые…

Он резко обернулся, и что-то уперлось ему в подмышки. Желтая полоса была не аппликацией на куртке, а лямкой, за которую он тащил детские санки, груженные консервами. Третий путь, самый длинный отрезок, вел к супермаркету, где на складе еще кое-что оставалось. Какие-то жадные гурманы уже вынесли всё мясное и рыбное, поэтому Виктор таскал фасоль в томате и сладкую кукурузу. Нужно было спешить, бессовестные соседи не зевали и тоже таскали – без перерыва, с ревностью поглядывая на санки Виктора и пытаясь разнюхать дорогу к его берлоге. Но дураков пусть поищут в другом месте! Сигалов каждый раз тщательно проверял, не плетется ли кто по пятам, и путал следы, благо во дворе снег был неглубоким: вечный сквозняк сдувал его в сторону сгоревшей школы. Виктор надеялся, что успеет сделать еще пару ходок, а потом настанет очередь сухого кошачьего корма. Он давно приметил в глубине пару завалившихся стеллажей, которые казались обчищенными, если не подойти ближе и не нагнуться. А если подойти и нагнуться – там этой дряни килограммов сто. Но надо спешить. Проклятые соседи. Тоже вечно спешат. И хорошо бы выяснить, где они укрываются, потому что кошачий корм, даже если перетащить весь, тоже когда-нибудь кончится. А больше в Москве не было ничего – не осталось ни крошки. Виктор уже видел собачьи скелеты. Люди жрали бы и голубей, если бы хоть один из них выжил в тот день, тридцать первого мая, полтора месяца назад…

Сбросив с себя лямку, Сигалов немного прошелся налегке, потом развернулся и, как пьяный, двинулся назад, но высокий сугроб не позволил ему протиснуться мимо санок с фасолью. Тропа была слишком узкой, Виктор зацепился за свою пищевую пирамиду, банки с аппетитным бряканьем рассыпались, ногой он угодил в брошенную желтую лямку и, окончательно запутавшись, воткнулся лицом в снег.

Он долго лежал, не решался повернуться, даже вздохнуть. Потом опомнился: хоть снег и казался не холодным, это была лишь иллюзия. Как настоящий снег, он скрипел и таял на руке, пачкая ладонь пеплом – если, конечно, снять брезентовую рукавицу, а потом растянутую детскую варежку с вывязанным олененком.

Июльский снег, кошачий корм, тропинка к водопою, петляющая в черных сугробах, и страх перед соседями, с которыми еще недавно можно было делиться шампанским в новогоднюю ночь и вместе бабахать петарды. Виктора поразило, как быстро люди привыкли к новой жизни. И это было по всей локации в Индексе, а значит, будет на всей Земле – в реальности. Скоро, уже в июле.

Сигалов поднялся и, втаптывая консервы в снег, прошел до развилки. Он надеялся увидеть людей, хоть каких-нибудь, пусть бы и самых озлобленных – но живых. Однако Индекс не прогнозировал их походов за водой и харчами, Индекс показывал только черные тропы в черном снегу – оптимальные маршруты, определенные скриптом заранее.

Виктор торчал посреди пустого бугристого пространства – вероятно, заметенного скверика, – а вокруг не было ни огонька, и никаких примет жизни, и никакой надежды, что они появятся после зимы, потому что зима, наступившая летом, уходить уже не собиралась. Люди грелись в подвалах, скрывая свет костров от посторонних глаз, и ждали, когда закончится – но не зима, а бессмысленная жизнь.

В сугробе как будто что-то шевельнулось, и Сигалов безотчетно повернулся на это движение. Рядом стоял кроссовер, засыпанный по самую крышу. Пласт тяжелого снега обвалился с двери, и Виктор увидел в окне женщину. Она уснула на заднем сиденьи – когда-то давно, в предыдущей эпохе, – и прислонилась к окну, и сидела так до сих пор, вмерзнув правой щекой в стекло. Ей повезло не ходить за ржавой водой, не считать банки с фасолью и пустые невыносимые дни. Виктор смотрел на нее и завидовал. И понимал, что если куратор не прервет сессию в ближайшее время, то в этом окаменелом городе ему даже убить себя будет нечем. Придется пешком подниматься на верхний этаж и прыгать оттуда с молитвой, чтоб сугроб оказался не мягким, чтобы сразу – насмерть.

Куратор сжалился, хотя, возможно, он просто постеснялся мучить Виктора при Керенском. Оба начальника стояли по разные стороны изголовья, точно зашли к безнадежному больному, чтобы выслушать последнюю волю.