Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 17. Врата времени. Пробуждение Каменного Бога

Механизм можно было использовать для сохранения объектов или для производства «лучей жизни» — или «лучей смерти», если вам больше нравилось это название. Но до его практического применения было еще далеко, ибо радиус действия прибора был невелик, а потребности в энергии огромны. И никто не знал хотя бы в теории, как вернуть к жизни «окаменелую» материю.

Замораживали бактерию, амебу, земляного червя, крысу. В то утро когда Улисс впал в свой долгий сон, он работал над экспериментом, в котором облучали лабораторную морскую свинку. Если бы эксперимент удался, в следующий раз заморозили бы пони.

Все шло как обычно — до поры до времени. Улисс сидел за своим столом, готовый в любую минуту вскочить и помчаться через комнату к пульту управления, за которым следил. Подали энергию, и включился «замораживатель материи». Через стол он видел пульт со всевозможными индикаторами мощности, датчиками и целой уймой других измерительных приборов.

Вдруг стрелка главного индикатора мощности качнулась к красной черте. Операторы вскрикнули, один вскочил. Улисс заметил только, как стрелка зашкалила. И это все, что он помнил. Между этим воспоминанием и той минутой, когда он открыл глаза в горящем храме, не было ни малейшего промежутка.

Сообразить в общих чертах, что случилось, было нетрудно. Что-то в сложном механизме разладилось, аппарат взорвался или внезапно испустил тонкий концентрированный луч, хотя теоретически он еще не был на это способен. И его, Улисса Поющего Медведя, задело. «Заморозило». Спаслись ли остальные или тоже превратились в камень, он не знал. И никогда не узнает.

Пролетели века, а он все стоял и стоял, как статуя, сделанная из самого прочного в мире материала. Он остался бы точно таким же, даже если бы Солнце взорвалось, разнесло Землю и вышвырнуло его в круговерть гигантских осколков, через космос, к далеким звездам. Вполне возможно, что так оно и было и дрейфовал он сквозь космос миллионы, может быть, миллиарды миллиардов лет. Старые галактики умирали, и взамен формировались другие. А может быть, вся материя в окружающем пространстве сжалась до размеров обыкновенного первозданного атома и взорвалась вновь, а его вышвырнуло обратно со скоростью половины скорости света и потом облекло в форму новой материи, возможно даже, в ядре планеты. Он мог оказаться внутри новой звезды, и его выбросило оттуда невообразимо мощным космическим взрывом, захватило гравитационным полем планеты, всосало внутрь, и он упал, глубоко уйдя в землю. Там он и лежал, а в новых первозданных океанских водах зарождалась материя с совершенно иным содержанием солей. Континенты разламывались и расходились в стороны, дрейфуя по лику планеты. И его поднимали вновь формирующиеся горные цепи, выбрасывали наружу землетрясения, подкидывали вверх извержения вулканов, вода и ветер высвобождали его из горных пород неисчислимое количество раз. И после бесчисленных горений и выбросов он наконец оказался в руках вуфеа. И они водрузили его на гранитный трон. И наконец, то ли благодаря удару молнии, то ли ее сочетанию с естественным концом действия «замораживателя материи», но он в мгновение ока стал из каменного живым. Да так быстро, что его сердце, переставшее биться Бог весть сколько веков тому назад, продолжало отстукивать систолы и диастолы, даже не ведая, что его заморозили и остановили на тысячелетия.

Эта воображаемая картина была весьма яркой и даже могла, как он считал, содержать в себе крупицы истины, но он не верил, что оказался в новом мире. Он полагал, что находится все-таки на Земле, пусть и сколь угодно древней. Слишком много совпадений: у планеты была луна, столь похожая на ту, что он помнил, а лошади, кролики и многочисленные насекомые ничуть не отличались от известных ему.

Возродиться из камня — само по себе изрядное потрясение. Это свихнет разум кому угодно, и Поющий Медведь не был уверен, что его мозги остались в целости. Но после того как первое потрясение схлынуло, Улисса начало одолевать одиночество.

Было довольно тяжело сознавать, что все твои современники и их правнуки превратились в прах сотни тысяч поколений назад. Но помнить, что ты — единственный живой человек, казалось, просто невыносимо.

Правда, он не мог бы сказать с уверенностью, что он — единственное на Земле человеческое создание, и эта неопределенность удерживала его от отчаяния. Оставалась надежда.

По крайней мере, он был не единственным живым существом. Он не испытывал недостатка в собеседниках, даже если они были так чужды, что подчас вызывали отвращение, и в их языке существовали понятия, которые он не понимал, а их образ мыслей то озадачивал его, а то и доводил до белого каления.

Их отношение к его божественному происхождению делало близость и теплоту поистине невозможной. Исключением была только Авина. Она взирала на него с трепетом, но в ней скрывался неистощимый запас душевного тепла и юмора. Даже бог не мог остаться к ним равнодушным, и даже по отношению к богу она не могла преодолеть их. Она то и дело твердила, что ей не следовало говорить то-то и так-то и что простит ли ей Вувизо? Она вовсе не хотела быть фамильярной или любопытничать и так далее. Улисс всякий раз заверял ее, что она не сделала ничего такого, за что бы стоило просить прощения.

Авине было семнадцать лет, и год назад она должна была выйти замуж. Но ее мать умерла, а отец, верховный жрец сорока лет от роду, своей властью отложил ее замужество. Он чуть не поплатился своим авторитетом, ибо неписаный закон гласил, что все здоровые женщины должны быть замужем, самое позднее, в шестнадцать лет. Но Аифира умел весьма обходительно добиваться своего и в качестве жреца пользовался всеобщим расположением, так что в попытке оставить дочь в своем доме он преуспел. Но тем не менее тянуть долго он не мог. Вскоре ей придется выйти замуж и покинуть его кров. И хотя верховный жрец имел много привилегий, вновь жениться он не мог. Почему, никто не знал. Таков обычай, а за нарушением обычаев, как правило, не может не воспоследовать немедленное наказание.

Теперь же, хотя он и не мог постоянно удерживать дочь подле себя, Аифира обрел новый повод для возражений против ее замужества. Она была правой рукой Каменного Бога и останется таковой, пока тот захочет, чтобы она ему служила. Разве кто-нибудь в племени посмеет возражать?

В открытую — никто. Поэтому Авина оставалась с богом до отхода ко сну, а потом возвращалась в отцовский дом. Иногда она жаловалась, что отец удерживает ее допоздна за беседой и она не высыпается. Когда Улисс напомнил, что может это запретить, она умоляла, чтобы он ничего не говорил. В конце концов, что означает малая толика сна по сравнению с отцовским счастьем?