Эразм Батенин - Бриллиант Кон-и-Гута

— Смотрите! На его груди птица!

Действительно, под белой тканью, в которую был завернут рокандец, явственно обозначилась камышовая плоская клетка, подвешенная к шее. В ней, действительно, сидела большая черная птица. Клетка была покрыта куском материи.

С обостренным любопытством Мэк-Кормик взял, не обращая внимания на раздавшиеся проклятия туземцев, эту материю и развернул ее. Через мгновение он снова ее сложил, положив на прежнее место. Но этого мгновения было достаточно для того, чтобы фон Вегерт мог прошептать:

— Зеленая луна!

Мэк-Кормик с опущенной головой подал команду и экспедиция снова тронулась в путь.

— Почему вы их отпустили? — спросил удивленный фон Вегерт.

— Они были бы бесполезны нам при наличии той враждебности, которую они выказали. Пусть едут туда… — и он махнул рукой на север, — там что-то несомненно назревает… Чем скорее определится положение, тем лучше! По той же причине я оставил им и их знамя…

Фон Вегерт думал иначе. Но ему казалось бесполезным вновь доказывать Мэк-Кормику связь между словами Ли-Чана, сказанными в ту памятную ночь в Сплендид-отеле: «Я — член Общества Зеленой Луны», — изображением ее на портсигаре хана рокандского и этим последним изображением, помещенным на шелковом полотне, действительно напоминавшем своей формой знамя.

Вдобавок, эта связь была неясна и самому фон Вегерту. Инстинктом ученого он установил для самого себя тождество элементов на первый взгляд разнородных предметов, но у него не было никаких доказательств.

И он замолчал.

Восьмой, девятый и десятый дни пути, считая новым счетом, — от остановки у кровавой горы, — прошли напряженно. И люди и животные падали от усталости. Продовольствие, которое берегли, как зеницу ока, подошло к концу.

Боб часто схватывался за живот, но находил еще в себе силы строить гримасы на вопросительный взгляд своего приятеля Гарримана. У этого признаки голодовки были менее явственными, но все же были заметны участливым взорам фон Вегерта.

Оба ученых сохраняли присущее им самообладание, но чувствовали иной раз, что их организм начинает работать с перебоями.

Утомление уже коснулось своим мертвящим холодом самой нежной ткани человеческого тела — мозговой.

На одиннадцатый день экспедиция увидела, наконец, то, что увидеть она так надеялась.

Солнце только что зашло. В прозрачной накаленной атмосфере дышать стало несколько свободнее, благодаря небольшим порывам ветра. Путешественники молча глядели, как умирал день в пустыне, но эта торжественная картина, к которой они уже пригляделись, оставляла их безучастными. У всех болели глаза и руки, растрескавшиеся до крови. Пророчество как будто сбывалось. Каждый думал, в сущности, об одном и том же: когда желанный отдых? Когда конец этого унылого страшного пути? Найдут ли они в конце его Кон-и-Гут? Не есть ли этот таинственный ускользающий Кон-и-Гут — призрачное место, сказка воспаленного солнцем воображения людей Востока?

Один только фон Вегерт твердо знал, что он существует. Разве не сказал ему об этом Ли-Чан?

И вдруг из груди всех вырвался крик.

Вдали, на фоне золотого песка, в голубой оправе неба, высился граненый монолит, сверкавший всеми цветами спектра. Несмотря на то, что все были предуведомлены насчет явления, которого ждали прежде всего, как доказательства близости конца пути, — оно всех поразило своей красотой и феерическим величием.

Неожиданность явления помогла еще более его эффекту. Большинство шло, опустив голову. Одни отвлекались от удручающих мыслей разглядыванием крошечных белорозовых ящериц, как молнии сверкавших под ногами, прежде чем зарыться в песок; другие, чтобы хоть несколько забыть физическую усталость, вглядывались в непрекращавшийся поток костей, бесшумно разлетавшийся под ударами верблюжьих копыт. Нередко человеческие черепа, то засыпаемые, то вновь открываемые ветром, скалили свои зубы в вечном молчании.

Страшная в своей однообразной монотонности дорога невольно фиксировала на себе все внимание.

— «41-й день пути: бриллиант Пустыни смерти», — отметил в своей записной книжке профессор Медведев.

И действительно, эта блистающая радугой многогранная скала, испускавшая по временам снопы разноцветных лучей, ничем, по видимости, не отличалась от гигантского бриллианта.

Зрелище было настолько ослепительно, что была забыта усталость и страдания. Купол горел ярким заревом. Чем быстрее подходили путешественники, тем зрелище становилось волшебнее.

Стали различаться словно вплавленные в алмазную массу золотые звезды с зеленоватым отливом. Неописуемое богатство красок пленительно завоевывало глаз, и не было сил оторваться от лицезрения этой несметной драгоценности пустыни.

У самого подножия скалы, высившейся прямо из песка, все еще нельзя было отделаться от иллюзии.

— Кварц? — спросил профессор Медведев фон Вегерта.

— Да, кварц, покрытый натеками кристаллического алебастра. Последний, по-видимому, растекался под влиянием сильных колебаний температуры, и эти мириады паутинных трещин, преломляющих солнечные лучи, дают впечатление граней.

Чудесная скала единственно своей красотой несколько подняла силы путников, продолжавшие падать с каждым часом.

— Алмазная гора указана на одиннадцатый день пути от места крови, не правда ли? — спросил Мэк-Кормик.

— Именно! Мы так записали, — ответил фон Вегерт. — В общем, все рассказы указывали это число, — добавил он.

— А «долина, усеянная драгоценностями, которую стерегут змеи», должна быть «вскоре после этого», т. е. после алмазной горы?

— Вы хотите вернуться к нашему старому вопросу, как толковать эту фразу «вскоре после этого»?

— Приходится. Посмотрите, что делается с людьми! Верблюды истощены вконец. Едва ли они продержатся еще сорок восемь часов. Что касается наших больных, то, я думаю, нам вскоре придется с ними расстаться…

Наступило тяжелое молчание.

— Итак?

— Несколько дней…

— Несколько дней? Этого мы не выдержим! Через несколько часов люди начнут валиться, как мухи! Свежей всех были Боб и Гарриман, да еще Голоо, но посмотрите, что с ними сталось! Медведев совсем плох…

— Ваш организм отличается, однако, большой сопротивляемостью, Мэк-Кормик!

— Вы думаете — привычка, милый Вегерт? О, нет! Я иду на нервах, что называется, — только всего.

— Как чистокровная лошадь скачет не овсом и водой, а сердцем?

— Может быть, все-таки встретится колодец?

— Не думаю. Все колодцы засыпаны. Не видно даже их следов. Если какой-нибудь и есть, то в стороне от пути. Вероятно даже, что он существует, раз те рокандцы с черной птицей и знаменем воспользовались этой дорогой.