Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы

Барнс принялся описывать визуальные образы, соответствующие словам.

— Ощущение такое, будто археолог с аквалангом плывет по залам дворца или, возможно, по склепу затонувшей Атлантиды. Луч света от фонаря, которым археолог освещает фрески, выхватывает из темноты иероглифы. Один за другим они выплывают из водной толщи и пропадают вновь. Это фигуры, абстрактные, стилизованные птицы и пчелы, человекоживотные, а некоторые символы, нанесенные вперемешку с картинками, похожи на настоящий алфавит.

Большой Медведь и Жвачка согласились, что так называемый голос фактически представляет собой последовательность высокочастотных сигналов сонара. Крохотный сонар циркулирует в организме Барнса и посылает сигналы, отражающие впадины и выпуклости стен червеобразного аппендикса.

Проходили часы. Лингвисты корпели над звуками и визуальными символами. Все поели сандвичей с кофе, кроме Барнса, которому не досталось ничего, и доктора Гростета, попивавшего хлебный спирт. Трижды Нейнштейн говорил по телефону: два раза — о том, что операцию следует перенести, и еще раз — чтобы объяснить звонившему сердитому редактору, что понятия не имеет, куда запропастился его репортер.

Внезапно Большой Медведь прокричал:

— Эврика! — Затем: — Champollion! Ventris!

Он высоко поднял лист бумаги, испещренный фонетическими символами, кодами иероглифов и восклицательными знаками.

— Вот иероглиф, означающий слово «это», следующий иероглиф означает дефис, а вот этот — «тайна», да, скорее всего так. Ну-ка, давайте посмотрим. ЭТО — ТАИНА... ВСЕЛЕННОЙ? КОСМОСА? ОТЦА НЕБЕСНОГО? ЭТО — СЛОВО, ОБЪЯСНЯЮЩЕЕ ВСЕ. ЧИТАЙ ЖЕ, ЧИТАТЕЛЬ, МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК, ЭТО — СЛОВО...

— Не бойся, старик. Назови это слово! — прошептал Жвачка.

— Это все, что там есть, — пробормотал Барнс и застонал. — Остались только брешь, трещина... разложение. Слово пропало. Его поглотила инфекция.

Барнс согнулся, схватившись за живот.

— Нужно немедленно оперировать! — сказал Нейнштейн.

— Схема Мак-Берни или разрез правой прямой мышцы? — спросил доктор Гростет.

— И то и другое! Это последняя операция по удалению аппендицита! Устроим двойное представление! Все ли гости заняли свои места в партере? Готовы ли телевизионные команды? Что ж, доктор Гростет, давайте резанем!

Барнс проснулся через два часа. Он лежал в постели в лаборатории. Рядом стояли Мбама и две нянечки.

Голос и пищание исчезли. Пропали и пульсация, и видения. Рядом прошла Мбама, самая обычная привлекательная чернокожая девушка.

Нейнштейн распрямился, оторвавшись от микроскопа.

— Сонар — всего лишь машина. Нет там никакой египетской королевы, ни снаружи, ни внутри.

— Надрез ткани обнажает множество микроскопичных извилин и небольших выпуклостей на внутренних стенках аппендикса. Но нет ничего похожего на иероглифы. Хотя, конечно, разложение проникло так глубоко вовнутрь... — сказал Гростет.

Барнс застонал и пробормотал:

— Я носил в себе секрет Вселенной. Или по крайней мере ключ к нему. Всю мою жизнь это знание было во мне. Если бы мы спохватились хоть на день раньше, то знали бы ВСЕ.

— Мы не должны были удалять этот аппендикс! — прокричал доктор Гростет. — Сам Господь Бог пытался нам что-то сказать!

— Ну-ну, доктор. Что-то вы чересчур эмоциональны. — Доктор Нейнштейн взял стакан с мочой со стола мисс Мбамы и выпил его содержимое. — Фу! В этом кофе слишком много сахара, Мбама. Дорогой доктор, ничто не должно расстраивать людей, выбравших столь древнюю и почтенную профессию врача — за исключением неоплаченных счетов за работу. Давайте-ка лучше применим бритву Оккама.

Гростет пощупал свою щеку:

— Что?

— Мы столкнулись с обычным совпадением. Неровности аппендикса Барнса отражали импульсы сонара таким образом, что казалось, будто иероглифы и женский голос соответствуют друг другу. Весьма невероятное, но все же возможное совпадение.

— А вы не думаете, — сказал Барнс, — что в прошлом аппендиксы начинали воспаляться, чтобы показать, что сообщения уже созрели? И если бы врачи знали это и проверяли, они бы увидели...

— О, мой дорогой мистер, не говорите этого. Увидели бы Слово? Действие анестезии еще не прошло. Кроме того, жизнь — это не научно-фантастический рассказ, в конце которого все всесторонне и исчерпывающе объясняется. Даже у нас, медиков, есть свои маленькие нераскрытые тайны.

— Значит, я самый обычный больной, и все?

— Лезвие Оккама, дорогой мой мистер. Отбрасывайте все лишнее, пока у вас останется одно простейшее объяснение, режьте, пока не увидите обнаженную кость. Это прекрасно. Старику Оккаму следовало бы быть врачом, если он изобрел такой прекрасный философский метод.

Барнс посмотрел на мисс Мбаму, которая, пошатываяь, вышла из лаборатории.

— У человека целых две почки. Почему же только один аппендикс?

«Вулкан» — один из моих рассказов, написанных от лица вымышленного автора. Понятие «вымышленный автор » я разъяснил в предисловии к новелле «Призрак канализационной трубы». Первоначально история эта была подписана именем Поля Шопена. А кто он такой — объясняется в приводимом ниже вступительном слове редактора.

Ведя повествование от имени Шопена, я создал образ частного детектива, калеки Кертиса Перри (обратите внимание на начальные буквы имени в английском написании: Paul Chapin и Curtius Parry). И представил, что все главные герои Шопена имеют какие-либо физические недостатки.

Хотя биография Поля Шопена никогда не публиковалась, очень многие знают этого человека и его работы. Наиболее исчерпывающая характеристика Шопена приводится во втором томе биографии великого детектива Ниро Вульфа, «Союз испуганных людей». Нам известно, что Поль Шопен родился в 1891 году, что уже с юношеских лет он относился ко всему, что окружало его в этом мире, с иронией и сарказмом и что в результате таинственного несчастного случая в Гарварде он остался калекой на всю оставшуюся жизнь. Критики считают, что это событие в значительной мере повлияло на его литературные труды, которые можно назвать гимнами грубой красоте насилия. Первая новелла Шопена была опубликована в 1929 году; наиболее известны «Железная пята» (театрализованная на Бродвее) и «К черту всех отстающих». Последняя из них стала бестселлером в 1934 году, возможно, из-за огласки, вызванной запретом на продажу этой книги во время судебного разбирательства. Суд ссылался на непристойности, употребляемые в тексте, которые сегодня бы показались совершенно безобидными. В то же время Шопена подозревали в убийстве, но его невиновность была доказана Вульфом. Шопен отблагодарил Вульфа за это, введя его в свой следующий рассказ под именем Нестора Вейла, которого по ходу действия убивают самым ужасным образом. «Вулкан», как и все рассказы Шопена, повествует об убийстве, жестокости, психическом и физическом насилии. Но этот рассказ отличается тем, что в нем меньше риторики, чем в других его рассказах, а потому, возможно, это лишь фантазия автора, хотя мы не можем быть в этом уверены.