Яна Завацкая - Разорванный мир

Да и зачем, подумал Мартин. Что я дезертир - никто не узнает. А если уж пришли сюда, надо как-то устраиваться. Вот только как с Ченой... Оставлять ее одну как-то нехорошо. Но нужно сначала самому устроиться. А потом я ее найду, пообещал себе Мартин. Заодно поймет, как нужно себя вести. Останется одна и поймет. Чувство крепче будет. Он пошел навстречу патрулям.

Нехорошо, думал он, вообще-то, как она тут одна. Вряд ли она кого-то найдет, насчет этого можно в ней не сомневаться, она верная. Ну а найдет, что же, ее дело. Она без меня вообще не пропадет, крутая ведь. И бессмысленно так сидеть. Нужно подойти, выспросить, что тут и как, может, на работу можно устроиться. Там жилье найти, все как положено. И тогда уж ее заберу. Она, наверное, тут и останется, а что, хорошее место, ночевка есть. А я сейчас что-нибудь выясню и дам ей знать. Пусть ждет. Ничего не случится, подождет. Создам условия, и заберу уже тогда ее к себе... Парни приблизились к Мартину.

- Кто такой? - дубинка уперлась ему в горло.

- Я с юга пришел, - объяснил он, - Работу ищу.

- Ах, работу, - ухмыльнулся один из патрульных. Второй поднял автомат, и прежде, чем Мартин успел двинуться, прошил ему грудь короткой очередью.

- Мусор, - сказал второй. Вдвоем патрульные стащили тело Мартина с дороги и оставили лежать - будет корм бродячим собакам.

Хэлл сидел у костра, кутаясь в прожженное одеяло. Темнота сгустилась давно, и сегодня голод не терзал его, удалось даже поесть (он нашел в лесу двух убитых, обшарил их и обнаружил немного сухарей и шоколадку). Но он боялся заснуть. Как обычно в последние дни, он тянул со сном до того момента, когда уже станет невмоготу, когда веки сами сомкнутся, и под ними не вспыхнут яркие картины, и сновидения не придут... Один из наркоманов лежал на голой земле, уже под кайфом, не чуя холода. Второй обнажил страшное исколотое, перевитое воспаленными бугристыми жилами предплечье, его приятель взял шприц. Хэлл отвернулся. Смотреть было неприятно. Парни были тощие, кожа туго обтягивала черепа,в глазницах сверкали страшные провалы, одежда, напоминающая лохмотья, болталась на мослах... Такие долго не живут. Хэлл уже встречал таких и знал, их зовут доходягами, они, пожалуй, самые безобидные здесь, но вот связываться с ними нельзя, заразишься их немочью, их тягой к смерти, и однажды захочется воткнуть в руку грязный шприц. У третьего наркомана обе руки гнили, он колол сам себе в бедро... Где они достают эту заразу? Сами, наверное, готовят, мака здесь полно.

- Попробуй, парень, - ласково сказал наркоман, - У нас еще есть. Попробуй, это в кайф. Забудешься хоть.

Хэлл помотал головой. Нет. Пока еще нет. Может быть, позже он все равно к этому придет. Последнее время он постоянно чувствовал какое-то темное крыло над головой, закрывающее даже летний полдень. Понимал, что это значит - скоро его застрелит кто-нибудь, или он заболеет и умрет, или, может, арвилонки возьмут в плен и расстреляют или просто убьют случайно, здесь линия фронта совсем рядом, их части где-то расположены. Холодно... Он поплотнее закутался в одеяло, и вдруг увидел метку на уголке. Поднес к огню, рассмотрел повнимательнее. Там был маленький самолетик вышит и буквы АН. Хэлл вздрогнул. Он с детства знал эту метку, на маминой форме она была вышита изнутри... То-то одеяло уж очень хорошее для этих мертвецов. Аэродромное одеяло. Откуда только у них?

- Откуда у вас одеяло? - спросил он, но никто не ответил ему. Все трое уже погрузились в иное измерение. Хэлл стал смотреть в огонь. Но от воспоминаний его снова замутило... Он отодвинулся. Теперь и на огонь нельзя смотреть по-человечески. Когда ты видел, как живая плоть морщится, обугливается в костре, превращается в черную головешку... Они этого не чувствовали, повторил он снова. Они сразу задыхаются. Так Мауро сказал, подойдя сзади. На костре первым делом задыхаются, а горят уже мертвые. Наверное, к этому можно привыкнуть, подумал он. Я бы тоже мог стать воином духа. Если бы не так сразу и много... И потом, я совсем недавно из Арвилона. Если бы Леонард занялся моим воспитанием серьезно, сначала одного грешника казнил, и не так страшно, скажем, просто расстрелял бы, потом двух, например, через повешение. К смерти ведь я уже спокойно отношусь. Наверное, когда сам перестал ее бояться, перестала волновать и смерть других. Ну и что? Все там будем. А вот боль... вот это пока для меня тяжело. Мне показалось, что я в аду. И удивительно, сначала я не верил, что так все и будет. Когда Настоятель начал суд, и их всех приводили по одному, и оглашали их грехи, и Леонард начал выносить приговоры, я все еще не верил (хотя надо было бы поверить, после той ночи, когда их всех привязали на улице, как скот, и многие умерли, кто был ранен). Я относился к этим приговорам примерно, как к угрозам Леонарда в адрес арвилонок: развесить голыми на площадях и так далее. Все это слова. А потом, когда их разделили на группы (во дворе стоял вой), по их грехам, тех, кто жил семейками и компаниями (а их-то грех в чем? Простые крестьяне, жили, пшеницу сеяли, только вот женщин у них не было, вот и обходились друг другом) - резали на части, сначала член отрезали... Еще там с кем-то что-то делали, я не помню... Одного, я помню, сажали на кол. А за что же жгли? Не помню. Убийц, что ли... так мы же все убийцы. Нет же в Свободном мире человека, который бы хоть раз не убил. И мне еще дали нож и сказали: давай, режь... И тогда я сошел с ума.

Хэлл дальше ничего не помнил толком. Он убежал - это бред какой-то был... Там был запах такой страшный. Пахло огнем, паленым мясом, и свежим человеческим мясом тоже пахло, кровью, и крик стоял... За много километров - он бежал, и все еще было видно зарево, и слышен этот крик. Он шел без остановки, очень долго. Когда он пытался заснуть, под веками было красно, и какие-то картины перед глазами, рожи перекошенные, кровь, безумие, безумие... Он очень мало спал. И шел, как сумасшедший, на север, не соображая, зачем, куда - лишь бы подальше. Не могу я жить в этом мире, подумал Хэлл. Не могу. Вот сейчас, вроде бы, поуспокоился. Ну что? Все можно воспринять как должное. Например, в средние века - проходили же по истории, такие вещи все воспринимали, как должное, даже женщины и дети. Ходили смотреть на казни. А потом вообще, перед Последней войной, такой век был ужасный, концлагеря, там из людей мыло варили, а в России, там вообще каких только ужасов не было. И ничего, привыкали же люди, жили как-то. И я бы привык, если бы постепенно. Мог бы и гомиком стать, если бы начал с Мауро, если бы он меня тихонько уговорил. Глядишь, и понравилось бы. Может, и хорошо, что мне так сразу досталось. Мог бы и в общине остаться. Почему нет? Привык бы. А теперь - что? Сдохнуть сразу? Или еще куда-нибудь пойти? Куда? В область Квисанги - ни за что. Там, за ней, еще что-то есть, но ведь через нее пройти надо, так что это исключено. На восток - там Арвилон. Вернуться туда - да кто меня там теперь примет? Бабушка бы приняла, но... невозможно, как теперь к бабушке вернуться? Вот я, твой любимый внучек, жег людей на костре, убивал, грабил... Ладно, она бы и простила, и мать Феодосия бы отпустила грех, но как жить-то дальше в Арвилоне, среди чистеньких девочек? Я ведь еще и школу не закончил. Остается на север. Там, говорят, тоже плохо, но, может быть, как-то по-другому плохо? Может, я там приживусь? Правда, через линию фронта идти - патрули отловят и в армию заберут. А может, не заберут? Может, удастся проскользнуть?