Любен Дилов - Упущенный шанс

— Так вот об этом у нас и пойдет речь, мудрая моя совушка. Как ты думаешь, твой сочиняющий блок способен разработать такой сюжет? Не со мной в роли главного персонажа, эту историю я тебе рассказал для примера. А ты бы мог вот так столкнуться в реальной жизни с самим собой?

Понятное дело — я требовал от него представить такое, что сможет вообразить себе не каждый интеллигентный человек, а для машины это была и вовсе непосильная задача, и я хотел всего лишь услышать, что ответит этот все еще волнующий меня прекрасный голос. Но вместо ответа машина зарделась от ярко вспыхнувших красных огоньков в совиных глазах. У меня чуть не вырвалось: «А, устыдился наконец-то!» — но я вовремя осознал, что компьютер просто автоматически переключился с режима приема информации на рабочий режим. А это поставило меня в тупик — ведь я не задал ему ни конкретной темы, ни того, что в моей болтовне хотя бы отдаленно напоминало идею произведения. Тем не менее его печатающее устройство тихонько выстукивало дробь, а в приемник уже поступала первая страница. Я буквально впился в нее дрожащими пальцами, как для вящего драматизма выражаются некоторые писатели, настолько мне было любопытно, что может рассказать компьютер о самом себе.

Поднимаясь из-за стола, я моментально почувствовал, что анисовая легкость мастики перешла в мои колени. Добрый десяток лет я не брал в рот ни капли этого коварного напитка, но Аркадию Натановичу он очень понравился на свою беду я предложил ему попробовать его для пущей экзотики в первый же день пребывания писателя в Софии, а после того, как он опрокинул вторую рюмку, решил составить ему компанию. Карл наливался кока-колой — на улице его ждала машина, на которой он прикатил аж из Москвы. Правда, он грозился вечером наверстать упущенное.

— Извините, — сказал я, — мне нужно позвонить в редакцию.

Мастике удалось размягчить и мое произношение. Мне даже показалось, что я произнес эту фразу как чистокровный русский, и обрадовался еще больше, хотя больше радоваться, казалось, было некуда, поскольку мне давно не выпадало счастья сидеть в компании таких башковитых и остроумных мужчин, как Стругацкий и Левитин.

— Аркадий Натанович, вы позволите мне заказать по пути кувшин мастики для нас и тридцать кока-кол для Карла, — пошутил я.

— Нужно придумать для нее другое название, что-нибудь в духе фантастики, — сказал Аркадий Натанович.

Когда я предложил ему вчера попробовать мастики, его передернуло. Оказывается, в России так называется какой-то препарат для чистки паркета. Благодаря этой путанице разгорелась одна из тех остроумных бесед на философские и филологические темы, которые с таким блеском умел вести Аркадий Натанович, однако мастика стерла в моем сознании все ее следы, как настоящий растворитель.

— Я на минутку, — извинился я еще раз за то, что оставляю их одних.

— Любен! — крикнул мне вдогонку Аркадий Натанович. — Представьте себе, что в редакции трубк поднимет не кто иной, а сам Любен Дилов!

— Вот это тема! Покупаю!

С моей стороны такой ответ был не более чем любезностью: тема эта давно заезжена в фантастике, да и во всех остальных жанрах тоже.

— Напишите об этом рассказ! — сказал он таким тоном, словно делал мне подарок.

— Не исключено, что и напишу, — ответил я, — только не знаю, что делать, если мне вдруг ответит Аркадий Натанович Стругацкий.

Карл громко засмеялся, а Стругацкому, как я заметил, эта реплика показалась двусмысленной, поэтому я поспешил добавить:

— Это будет не меньшей фантастикой, а к тому же я предпочел бы побеседовать с вами, а не с собой. Себе я давно надоел.

— Любен, — сказал Карл. — Исполните просьбу его друзей и поклонников-заставьте его двойника поменьше пить. Сердце у него неважное, нервы тоже…

— Будьте покойны, — ответил я. — Моральному пафосу фантастики меня учить не надо.

Наконец я отправился к телефону с пьяной уверенностью, что, несмотря на количество выпитой мастики, я держался на высоте разговора, предложенного прекрасными гсстями моей страны.

С той же уверенностью я набрал свой номер в редакции, так как затуманенная память «аотрез отказалась выдать такую тайну, как номер главного редактора, которому мне не терпелось похвалиться, с кем я провожу время. У меня в редакции спаренный телефон, второй аппарат стоит на столе у нашей секретарши, а она у нас новенькая и потому старательно снимает трубку первой.

— Елена, — сказал я, — передайте, пожалуйста, главному, что я задержусь, а может, не приду вообще. Я здесь с советскими гостями, с Аркадием Стругацким.

Вместо того чтобы завистливо ахнуть, на что я надеялся, зная, как любитонаэтих авторов, секретарша испуганно ойкнула, а потом озадаченно поинтересовалась:

— Вы откуда звоните, товарищ Дилов?

— Мы сидим в клубе журналистов.

— Но ведь я… Я только что отнесла вам кофе!

— Так дайте его другому.

— Но ведь это было совсем-совсем недавно, товарищ Дилов. И главный там был, вы с ним…

Мне показалось, что я не расслышал.

— Что вы такое говорите, Елена. Да сегодня я даже не заскакивал в редакцию.

— Но я своими глазами вас видела, товарищ Дилов! Да еще этот кофе… Подождите секундочку!

Она положила трубку на стол, и до меня донеслись скрипучие звуки открывающейся двери. Потом Елена, отвернувшись в сторону от трубки, чтобы я не мог слышать, кому-то сказала:

— Товарищ Дилов, тут какой-то… звонит. Не могу понять: то ли он шутит, то ли…

— С кем шутит, со мной? — раздался уверенный голос, не допускавший, что с его владельцем кто-то может шутить. — Алло, кто это?

Вопрос был задан мне, поэтому я не стал разводить церемоний.

— А с кем я говорю?

— С Диловым! — коротко представился тот.

Я с трудом удержался от того, чтобы не расхохотаться, — мастика делала свое дело!

— Вы уверены, что вы и есть Дилов? Любен Дилов собственной персоной?

— Это уже философский вопрос. Так с кем я говорю?

«С кем я говорю» прозвучало в его устах точно так же, как за минуту до этого в моих — с таким же скрытым за любезностью раздражением и с той же интонацией.

Часто работая на радио, я хорошо знал свой голос. Неужели я так надрался? Нет, вряд ли. Значит… Ох, этот Стругацкий!

— Здравствуйте, товарищ Дилов, — приветствовал я его. — Простите за нелепую таинственность, но как фантаст вы должны меня понять. Я ваш горячий поклонник и был бы счастлив, если б вы смогли уделить мне несколько минут для беседы.

Всю эту чепуху я произнес таким фальшивым тоном, что испугался, как бы он не заподозрил издевку, — а ничего кроме этого во всем этом и не было.

К моему удивлению, он принял такую трактовку за чистую монету, и стал бормотать то, что не раз приходилось бормотать мне самому: