Сергей Плеханов - Заблудившийся всадник

То, что сказала Анна, поразило его своей очевидностью. Они только рассуждали, каким способом отправить послание в будущее, а неизвестный уже сделал это, избрав единственно верный способ. Конечно, только передаваемое из уст в уста песнопение может преодолеть толщу веков. Сгорает бумага и пергамент, уничтожаются памятники архитектуры, разоряются могилы вождей, самые имена народов как пепел развеивает жестокий ветер истории. Но предание неуничтожимо. Переходя из рода в род, из племени в племя, из языка в язык, оно становится неподвластно времени. Если, конечно, автором послания был истинный гений, сумевший вечное передать в формах повседневного, за привычным и примелькавшимся современникам спрятать то, что они хотели бы похоронить навсегда.

Если такое послание прорвалось в двадцатый век и вызвало к жизни целый ряд переложений и исследований, то можно говорить и о его воздействии на будущее, пусть и в небольших размерах. Впрочем, напоминал себе Ильин, в его время изучение темы змееборчества только делало первые шаги, неизвестно, к каким результатам оно приведет впоследствии; возможно, былина о «Добрыне и Змее» станет отправной точкой для какого-то идейного направления…

Мы все время толкуем о том, что будущее непредсказуемо, что оно вне нашей власти. И все же каждый может сказать, что его духовное становление определил какой-то поэт или мыслитель прошлого. Значит, можно говорить о другом: гений, посылая слово в мир, программирует свое воздействие на людей иного времени. Выходит, мы вправе утверждать: гений — творец будущего или, говоря высоким слогом, его демиург… Достаточно Достоевского вспомнить. Его мысли, высказанные на переломе русской истории, не были поняты современниками во всем их масштабе. Только тогда, когда пророчества его подтвердила сама жизнь, истинное значение сочинений писателя стало ясно потомкам, и с этого времени воздействие их на сознание людей, на формирование новых идей, на духовный климат эпохи стало стремительно расширяться… Это подлинная торпеда времени, все ускоряющая свой неслышный бег по мере приближения к цели…

Занятый этими мыслями, Ильин тем не менее не сильно отставал от тарахтящей телеги, хотя по временам вовсе забывал о ее существовании. Сознание автоматически контролировало ситуацию, отметил Виктор, выйдя из состояния созерцательности. Он вообще стал приметливее к происходившему с ним, больше стал тяготеть к анализу окружающего и своей роли в нем — то ли в момент Перехода обострилась способность к остраненному восприятию себя и мира, то ли само бытие на грани времен не позволяло жить одним измерением, вызывало потребность в стереоскопическом видении.

«С этой рефлексией свихнуться можно, — досадливо думал Ильин. — Попал в царство первозданной свежести, в экологический рай, живи, как трава растет. Люди здесь не размышляют, прежде чем решиться на поступок — просто интуичат». Институтские словечки вроде «интуичить» мирно уживались в его речи с грамматическим строем северно-русского говора одиннадцатого века, и сам он — несмотря на болезненно обострившуюся тягу к самоанализу — не замечал этого.

Догнав телегу, Виктор сел рядом с Иваном, свесив ноги в лаптях над дорогой. Старообрядец снова клевал носом, Овцын в который раз с восторгом рассказывал княжне, какие усилия и средства потратил ее прадедушка на благоустройство усадьбы. Особенно восхищало его то, что он первым в губернии завел у себя хор из крестьянских отроков и каждое утро пробуждался под ангельский распев, долго нежился под пуховиком, пока звучали торжественные евангельские стихиры. Анна слушала с гримаской отвращения.

— Ну как ты можешь любоваться такими феодальными глупостями! Ведь по своему сознанию ты стоишь теперь намного выше своей эпохи. Давеча восторгался, что дедушка мой с конфетой за щекой засыпал — экая роскошь! — теперь вот азиатскую эту пышность живописуешь. Когда ты поймешь наконец, что мы, дворяне, в неоплатном долгу перед мужиком, что мы должны в его среду историческое сознание вносить, таланты его пробуждать…

— Ах оставь, ради бога. Нашла таланты — напьются как звери дикие да неподобные песни кричат всю ночь…

— Мужик — он точно подлец, — поддержал очнувшийся от дремоты Иван. — Срамословить горазд.

— Я ничего подобного не слышала, — капризно возразила Анна. — Наши мужички очень добрые и ужасно милые… Всегда на пасху приходили в усадьбу, а как кормилица меня на крылечко вынесет — кланяются, красное яичко мне в ручонку суют… Нет-нет-нет, слушать ничего не хочу. Крестьяне просто чудо что такое. Милейшие и талантливейшие люди… Виктор, запрети ему!..

— Да ты сама его так запугала, что он другой раз поостережется твоих пейзан задевать, — отозвался Ильин.

Дорога пошла заметно под уклон, и Виктор сказал, что если верить описаниям Святовида, скоро будет первый погост. В этом селении волхв советовал заночевать, ибо следующее поселение отстояло от него на целый день пути.

И точно, вскорости в просвете просеки блеснуло речное зеркало, стали видны крыши, сгрудившиеся вокруг островерхой башенки.

Едва успели расположиться на ночлег, как стемнело. В длинную закопченную избу набилось несколько десятков людей — седобородые старики и ветхие старухи, мужики-большаки, главы семей, молодые ребята и девки, русоголовая мелюзга. Только баб-большух не было видно — время шло к ужину, и они возились у печей.

Обитатели селения сбежались послушать захожих людей — они тут нечасто случаются, объяснил хозяин избы. А в тот день так совпало, что, кроме Ильина и его товарищей, в погост прибрели калики перехожие — слепые певцы с мальчиком-поводырем.

На широких лавках вдоль бревенчатых стен уселись самые уважаемые старики, семейные мужики. Молодежь толпилась у входа. Многие заглядывали через открытую дверь. С полатей свешивались вихрастые головы мальчишек.

Несколько лучин, воткнутых в светцы, освещали красный кут, где поместились трое старцев-странников. Их осеняло тябло — угловая полка для «богов», деревянных фигурок Перуна, Хорса, Мокоши. Тут же виднелся вырезанный из дерева образок с благословляющим Христом. Обитатели избы, видимо, демонстрировали таким способом свою лояльность господствующей церкви.

Ильин уже знал из рассказов язычников, прятавшихся в лесу, что церковники мирились с показным двоеверием, царившим повсюду. На этом этапе им и такого признания верховенства Христовой веры было достаточно — слишком много еще было открытых ее противников, ни под каким видом не соглашавшихся держать в доме священные изображения нового культа.

Хозяин встал со своего места, поклонился в пояс каликам перехожим, коснувшись рукой пола, и с достоинством сказал: