Сергей Плеханов - Заблудившийся всадник

— Твое представление о христианстве слишком детское, — сказал Ильин, обращаясь к Ториру. — Можно подумать, ты собираешься вечно оставаться молодым. Иначе я не могу объяснить себе твое пренебрежение к старикам. Как ни относись к Христу и основанной им религии, ее заслуга в том, что она научила людей уважать слабых, видеть человека и в отверженном.

— Я слышал эти песни, — усмехнулся Бычья Шея. — К нам в усадьбу все время таскался миссионер. «Нищие наследуют землю», — не сходило у него с языка. Но я все-таки не стал с тех пор лучше относиться ко всяким оборванцам. Мужчина всегда может добыть себе немножко денег на крашеные одежды и седло с серебряной насечкой. По мне те, кто бродит по земле в сермяге, набивая себе мозоли на пятках, — попросту никчемные людишки, годные, пожалуй, лишь для того, чтобы ковыряться навозными вилами в хлеву.

— Ты презираешь труд? — гневно сверкнув глазами, спросила Анна.

— Хорошая работа мне по душе, — скромно сказал Торир. — Когда я зарубил тех парней, которые не понимали шуток, люди в один голос сказали, что дело сделано на славу. И хотя меня объявили вне закона, многие бонды обещали мне свой кров в случае надобности. Эти уважаемые люди знают, что я не лодырь. У нас, викингов, считают лентяями тех, кто приобретает потом то, что можно добыть кровью…

Овцын восторженно слушал Торира. Будучи несколько моложе и обладая куда меньшим опытом ратоборства, он сразу признал моральное превосходство викинга и любое его слово воспринимал как откровение. Все-таки он был человеком той эпохи, когда физическую силу ставили выше ума и таланта, сказал себе Ильин. Но тут же в его сознании прозвучало: а так ли уж далеко то время от твоего якобы интеллектуального века? Не у тебя ли на глазах блистательно пробивали себе дорогу те, кто обладал достоинствами хороших жеребцов, и прозябали другие — кто имел несчастие высказать оригинальные и независимые суждения.

Спор о христианстве задел Торира за живое. Бычья Шея все не мог успокоиться и ворчал, что ни к чему хорошему игры с попами не приведут. Скоро триста лет, как викинги громят государства, принявшие эту веру — и всегда их боги помогали одержать верх над христианскими полчищами. Пришли в Ирландию, все церкви превратили в капища, поставили в них резные изображения Одина и Тора. То же было в Англии, в Северной Франции. И с этим ничего не мог поделать хитрый бог франков и саксов. Много раз пытались епископы из покоренных стран набросить на шею воинов Севера петлю с крестиком, но норманны каждый раз разгадывали их замысел — смирить их под властью распятого бога, который не сумел постоять за себя…

Ильин опять было принялся оспаривать Торира, доказывая ему, что христианство привело к объединению Европы, способствовало приобщению к культуре окраин цивилизованного мира.

— Не знаю как кому, но мне подошло бы объединение под властью Тора. Ничего плохого от этого бога я не видел, — заявил викинг. — Не думаю, что другим он стал бы приносить несчастье.

— Но история развивается по-иному. Одна страна за другой принимают христианство, — возразил Ильин.

— Все дело в конунгах. Они ищут власти, и Христос им в этом подмога. По-вашему, на небе только один бог, и все должны ему поклоняться. Конунги тоже мечтают устроить свои дела на земле таким же образом.

Виктора поразило, с какой точностью определил Торир зависимость успехов христианства от усиления королевской власти. В университете он усвоил, что многобожие было своего рода небесной проекцией земных порядков — демократии и свободы индивида. А религия, пришедшая с Востока, утверждалась по мере роста авторитарных режимов и стеснения древних вольностей.

— Тут ты, наверное, прав. Это идет не от народа, а от властителей.

— Надеюсь, у нас это дело не пройдет. Прежний датский конунг Харальд Синезубый втайне принял Христову веру, но так и не решился навязывать ее свободным бондам. После него пришел Свейн Вилобородый — он чтил наших богов подобающим образом, поэтому люди его уважали и он имел удачу в своих походах на Англию. Наш конунг Хакон Добрый, сын Харальда Прекрасноволосого, тоже, по слухам, крестился, но Норвегию он так и не решился потревожить. Теперешний Олаф Толстый тоже снюхался с попами, но я не уверен, что это продлит его властвование. А ведь у него недурное прошлое — сам был викингом, бился в Англии и в Африке…

Анна слушала Торира с улыбкой превосходства на лице. Наконец она решила принять участие в прениях.

— Я не стану восхвалять одну религию в противовес другой. Но скажу только, что единобожие гораздо более высокая идея, чем многобожие. Посмотрите вокруг. Мы были свидетелями того, что народ населяет каждый лес, каждый куст, каждое строение какими-то божествами — как иначе назовешь всех этих баенников, полевиков и водяных? Представление о единой силе, правящей миром, намного совершеннее. В этом и есть причина торжества христианства.

Викинг учащенно запыхтел, явно готовясь произнести речь во славу Тора, но Ильин опередил его.

— С этими взглядами — их, кстати, распространяли церковники и разделяла наука в твое время — я решительно не согласен. Единобожие возникло вовсе не из-за более высокого уровня осмысления действительности — оно скорее отражает убожество мира, породившего его. Вспомним, где оно возникло — в пустыне однообразной и унылой. У дикарей-кочевников, ведомых Моисеем, беглым жрецом из Мемфиса, в течение десятилетий была перед глазами эта унифицированная природа, вот и родилось убеждение в том, что ею повелевает какая-то одна сила. В тех краях, где жили культурные народы древности, ландшафт был куда богаче — леса, горы, моря, реки. Оттого религиозные воззрения сложились иные — мир виделся не как сольная партия творца, а как симфония, бесконечно длящееся действо, огромная арена борьбы многих сил.

— Выходит, по-твоему, все эти деревенские байки выше тысячелетней церкви с ее преданиями, с ее изощренным богословием? — со скептической миной спросила Анна. — Это просто антинаучно.

— Отвечу тебе и на это. Хоть я не мог похвастаться отличными оценками по научному атеизму, все же прекрасно усвоил, что, во-первых, и церковь как общественный институт, и богословие христианства имеют очень слабое отношение к Евангелию и тем более к Ветхому завету. Догматика и философия этой религии разработаны греческими мыслителями — неоплатониками и великими поэтами. Они творили вопреки прямым запретам основоположника этого учения например, мне запомнилось из Евангелия безусловное отрицание всяких молитв кроме одной — «Отче наш». Все, что сверх этого Христос объясняет дьявольским внушением. Евангелие пронизано духом унификации. Если бы церковь действительно следовала ему, не было бы ни искусства, ни поэзии. И потом главное: не вижу ничего высокого в том, чтобы поступать согласно учению Христа, ибо такая религиозная жизнь подобна торговому предприятию: выполнил известные заповеди — получай проценты в виде вечного блаженства. Многобожие куда богаче по религиозному переживанию. Человек в его системе — это герой, который выходит в мировую ночь и наблюдает схватку бесчисленных сил. Он волен выбрать, на чьей стороне выступить, ему ничего не обещано, не предуказано. Бытие трагично, ибо смерть неизбежна, но герой принимает вызов судеб.