Сергей Плеханов - Заблудившийся всадник

В этот момент раздался низкий голос схимника:

— Ты, должно быть, голоден? Пойдем, сейчас братия вечерять сядет.

Варфоломей проговорил это настолько будничным тоном, что Виктору даже обидно стало — он тут целый день потратил, чтобы донять старика, а тот с ним словно сиделка с тяжело больным разговаривает. Не-ет, тут по части выдержки явно не Ильин окажется победителем.

— Никуда я не пойду. Иди ешь, если хочешь, — пробурчал он, не глядя на хозяина кельи.

Схимник ничего не сказал в ответ, нагнулся и выбрался наружу.

Посидев на своей соломенной подстилке минут десять, Ильин вскочил и зашагал по пещере. Он проклинал свое ослиное упрямство, представляя себе, как макал бы сейчас краюху хлеба в черепок с оливковым маслом, как хлебал бы резной ложкой репяные щи или стерляжью ушицу.

Остановившись перед тяблом с иконами, стал рассматривать изображенные на них сюжеты. Образа были греческого письма, только один, намалеванный неумелой рукой, позволял судить о первых шагах местных живописцев в освоении новых тем и представлений.

И по варварскому буйству красок, и по угловатому рисунку изображение напоминало манеру самоучек-примитивистов, столь любезных искусствоведам и эстетически развитой публике двадцатого века. Но грубая, плотски однозначная символика позволяла безошибочно определить автора как недавнего язычника. Утратив духовное наследие прошлого, он явно не освоил еще метафизики нового вероучения и воспринял его внешнюю сказочно-занимательную сторону.

Детали, впрочем, нельзя было разобрать — крохотный язычок лампады позволял оценить изображение лишь в общих чертах. Ильину показалось, что в левом нижнем углу иконы он видит разверстую пасть какого-то чудовища. Прикинув, что трапеза монахов продлится еще хотя бы четверть часа, он решил снять образ с полки и рассмотреть у входа в пещеру, пока позволяло вечернее освещение.

Едва он поднял тяжелую доску, внимание его привлекла полоска белого металла, тускло блеснувшая в глубине тябла. Взяв икону под мышку, Виктор машинально протянул руку, чтобы взглянуть на безделушку. Перед ним был край серебряной цепочки, взявшись за него, Ильин почувствовал, что она прикреплена к чему-то массивному, что лежало за соседним образом. «Нагрудный крест», — решил Виктор и хотел было оставить цепочку в покое, но в последний момент передумал и потянул ее к себе.

Из-за иконы выскользнул плоский предмет странно знакомой формы. Поверхность его отразила огонек лампады, пустив зайчик на стену. «Часы!» — чуть не вскрикнул Ильин.

Вернув образ на место, он кинулся к выходу. Поднеся находку к свету, прочел на циферблате «Paul Buhre». У него на ладони лежали классические карманные часы — непременный спутник любого грамотного человека во второй половине девятнадцатого — начале двадцатого века.

Сердце колотилось так, что Виктор едва доплелся до своего соломенного седалища и рухнул на него совершенно без сил. На лбу выступила испарина. Если он и теперь не сумеет заставить мигранта раскрыться, ему конец. Достаточно того, что судьба во второй раз подряд смилостивилась над ним. Больше таких подарков она ему не сделает.

К приходу Варфоломея он смог полностью взять себя в руки. Когда кукуль схимника закрыл вход в пещеру, Ильин придал своему лицу иррационально тупое выражение, говорившее: все равно не уйду, все равно пересижу тебя…

Но монах не придал никакого значения этой демонстрации упорства. Как бы между прочим он поставил перед незадачливым гостем деревянное блюдо с печеной рыбой, по краю которого было вырезано: «На трапезе благословенной кушать братии почтенной».

С трудом разобрав в полутьме эту надпись, Виктор улыбнулся и сказал:

— Чувствительно благодарю вас, милостивый государь.

Спина схимника на мгновение замерла, затем он повернулся к Виктору и непонимающе спросил:

— Кого нас? Я один…

— Эти штуки не пройдут, — весело заявил Ильин, вытягивая из-за спины цепочку с часами. — Мой дедушка имел точно такие же…

Схимник стоял вполоборота ко входу, Виктор не видел его глаз. Но молчание было настолько красноречиво, что Ильин решил не теряя ни секунды закрепить успех.

— Я не представляю для вас никакой опасности. Я тоже оттуда, из будущего…

— М-да, — произнес монах и умолк.

— По одному вашему междометию берусь определить эпоху, из которой вы прибыли. Вторая половина девятнадцатого века.

— А точнее? — слегка повернувшись к выходу, спросил Варфоломей.

Теперь Виктор увидел, что у глаз его собрались веселые морщинки.

— Точнее не рискну.

— Ладно, поешьте сначала. А часы на место положите.

— Не понимаю, зачем вы устроили весь этот маскарад, Виктор Михайлович, — говорил Варфоломей, снимая кукуль. — Нужно было сразу честно рассказать обо всем.

Пришлось Ильину поведать хозяину кельи, что произошло накануне в Киеве. Старик горестно качал головой, слушая рассказ.

— Я знал Григория. Он кое-что говорил мне о своем времени, впрочем, мало и неохотно. Вероятно, бедняга решил, что вы специально прибыли за ним из его родного будущего.

— А из какого года он попал сюда?

— Ваш сосед. Тысяча девятьсот тридцать четвертый.

— Не говорил, из какого города?

— С Соловецких островов.

— Все понятно. — Ильин помолчал, представив себе, за кого принял его несчастный писец, потом продолжал: — Ну вот, теперь вы знаете, кто я и откуда. Мне кажется, я, наконец, вправе спросить вас…

— Да-да, — быстро отозвался старик. — Я попал сюда в тысяча восемьсот семидесятом году, когда работал на Каспии в составе ихтиологической экспедиции Данилевского. Вы слышали о таком ученом?

— Смутно представляю его вклад в науку, — признался Ильин.

— Печально, — вздохнул схимник. — Расскажу как-нибудь позднее.

…Он родился в 1843 году в семье сельского священника Михаила Воздвиженского неподалеку от Твери. По вековечному обычаю имя наследнику дали по святцам — Варфоломей. (Его он принял и в новом веке, постригаясь в монахи.) Затем, следуя по пути, проторенному дедом и отцом, юный Воздвиженский поступил в духовное училище, в просторечии — бурсу. По благополучном окончании ее в начале шестидесятых годов отказался, однако, от принятия дьяконского сана, а отправился в Петербург и определился вольнослушателем в университет.

Время было бурное — неизвестные злоумышленники поджигали в столице жилые дома, гостиные дворы и министерства, по городу распространялись прокламации с призывами «К топору!», студенты освистывали профессоров, вступали в стычки с полицией. Варфоломей Воздвиженский, со всем пылом юности принявший материалистические и революционные учения, был в восторге от рождавшегося на его глазах «освободительного движения».