Люциус Шепард - По направлению к Глори

Мол человек, по своей природе, в смысле крепости костей, гораздо слабее обезьяны, а вот если бы у него была какая-нибудь защита, то с обезьяной не было бы никаких вопросов, он бы ей быстро набил морду, потому что он вам не какая-нибудь там мартышка, он владеет глубоко научными методами борьбы. Ну, на следующий день он поперся к Билу Кранцу и заказал у него деревянный шлем с кожаной подкладкой и металлическими прутьями, закрывающими лицо. А потом он снова двинул в цирк и потребовал реванша. — Я сокрушенно покачал головой. — В этот раз все было еще хуже. То есть началось-то все так же. Гордон приплясывал, а обезьяна сидела, скорчившись, и смотрела на него, как на последнего идиота. Но как только Гордон попытался продемонстрировать ей хук справа, обезьянка прыгнула, сорвала с него шлем и лупила его этим самым шлемом, пока тот не развалился на куски.

Мы рухнули друг на друга от хохота. Не то чтобы история была такой уж смешной, просто нам надо было посмеяться, и мы использовали для этого любую возможность. Я всегда радовался, если слышал как Трейси смеется, потому что уж что-что, а назвать ее счастливой женщиной было никак нельзя. Ее родной папочка изнасиловал ее в тот год, когда она перестала носить косички, и это потянуло за собой цепь очень непростых отношений. Она много раз говорила мне, что я был первый мужчина в ее жизни, который ее не бил. Мне вообще казалось, что в ее отношении ко мне было гораздо меньше привязанности, чем чувства облегчения. Она привыкла к очень нездоровой форме зависимости от мужчин. Привыкла использовать их власть над собой как оправдание отказа от попыток достичь в этой жизни чего-то более достойного.

Я думаю, она считала, что лучше иметь кого-то, кто тычет тебя лицом в грязь, чем смотреть прямо в глаза тому, что тебя ожидает. А может быть, это мужчины заставляли ее так думать. При этом мне казалось, что со мной ее жизнь значительно улучшилась, хотя я, конечно же, понимал, что был только последним звеном в длинной цепочке ее хозяев и что моя манера владения ею, замаскированная под любовь, была, пожалуй, еще более болезненной, чем синяки, которыми награждали ее те, другие, и по большому счету должна была причинять гораздо больше страданий. Однако, зная все это, я тем не менее никак не мог убедить себя бросить ее. Я говорил себе, что если я это сделаю, она обязательно найдет кого-нибудь еще, кто будет ее мучить. А кроме того, было еще нечто, в чем я отказывался признаваться даже самому себе — мне доставляло удовольствие быть хозяином. Занимаясь как бы благотворительностью, в глубине души я чувствовал себя берущим человеком, человеком, обладающим властью. Вся беда была в том, что я мог обладать реальной властью только над Трейси. И еще я думаю, что сильнее всего меня к ней притягивал страх. Однако я поднаторел в умении скрывать истинные мотивы от самого себя. Лучший из изобретенных мною для этого методов заключался в том, что я заставлял себя поверить, будто там, в глубине, под толстым слоем фальши, лежит нечто истинное — слегка тлеющие угольки любви или, если уж не любви, то, по крайней мере, искреннего чувства, и если эти угольки раздуть и добавить немного хвороста, то мы будем согреты до конца наших дней.

— Наверно, — сказала она, высвобождаясь из моих объятий, чтобы глотнуть воздуха. — Наверно, когда при Гордоне поминали обезьян, у него сразу делался очень недовольный вид.

— Скорее всего, — сказал я, — во всяком случае, он так и не отделался от воспоминаний об этом. Он рассказывал об этой обезьяне как о легендарном герое, как о великом человеке, подобного которому не знала земля. Вообще этот Гордон был довольно забавный парень.

Тем временем поезд втянулся в Лорэйн — жалкую кучку лачуг вокруг двух довольно солидных зданий. В одном была гостиница, а в другом располагались пробирная палата и общественные склады. Долина за городом была холмиста и заснежена. Закатное солнце слегка золотило несколько клиньев озимой пшеницы. А вот за пшеницей, за Весенними Холмами, чьи гранитные обрывы отсвечивали синью, уже стоял плотный туман — там начиналась Полоса. Это зрелище нас слегка отрезвило, и пару минут мы провели в молчании.

— Мы могли бы сойти, — задумчиво сказала Трейси, — Лорэйн довольно далеко от Белого Орла.

— Ты же знаешь, что на самом деле это не так, — сказал я, — а кроме того, здесь мне никто не одолжит денег.

— Я всегда могу снова заняться проституцией.

Я был поражен ее тоном. Тоном побежденного человека.

— Ты не можешь этого сделать.

— Это не сильно отличается от того, чем я занимаюсь с тобой.

Ее фраза настолько разъярила меня, что я ничего не ответил.

— В чем смысл всего этого? — произнесла она. — Туда мы едем ли, сюда ли, но ведь остаемся-то при этом теми же самыми людьми.

Я открыл было рот, но она меня прервала:

— И не вздумай мне только говорить, что ты собираешься начать новую жизнь! Ты уже бессчетное количество раз обещал…

— Я не единственный человек, который не в состоянии избавиться от дурных привычек.

Это ее слегка охладило. Она не хуже меня понимала, что наш союз представлял собой удобную клетку, и что ее удобство было основано на том, что ни на что лучшее никто из нас не мог и рассчитывать.

— Я все равно не вижу в этом смысла, — сказала она. — Если все останется по-прежнему, то какая разница, где мы остановимся.

— Ну хорошо, — сказал я. — Давай, выходи из поезда. Выходи из поезда и становись проституткой в Лорэйне, если ты считаешь, что это правильно, но только я в этом принимать участия не желаю.

Она молча склонила голову, только пальцы ее нервно сжимались и разжимались. Я понял, что кризис миновал.

— Почему ты решила ехать? — спросил я. — Ты же знала, что это рискованно.

— Да, знала. Но я считала, что эта попытка — что-то вроде волшебства, и мы сможем пройти через все и стать лучше, чем были раньше. Я знаю, это выглядит очень глупо…

— Да нет, не выглядит.

Она взглянула на меня.

— А почему ты на это решился?

— По той же самой причине, — солгал я и притянул ее к себе. Волосы ее пахли лавандой и груди ее прикасались ко мне. Я тихонько тронул их рукой и ощутил, какие они полные и твердые. Даже мысли о них способны были свести меня с ума. Я почувствовал, как поднимается по ней теплая волна и как она выгибается в моих объятиях. Однако уже в следующую секунду она резко оттолкнула мою руку и отпрянула. Глаза ее были полны слез.

— Что-то не так? — спросил я.

Она помотала головой и я понял, что она думает о том, как жалко, что за тем хорошим и добрым, что так замечательно делали наши тела, стояло так мало живительной правды, как будто то, что мы делали, было просто мастерским акробатическим этюдом.

Раздался тонкий безнадежный свисток паровоза, и поезд тронулся. Буквально в эту же минуту в вагон ввалилась чрезвычайно толстая женщина в черном пальто с меховым воротником и плюхнулась на сидение через проход от меня и Трейси.

Читать дальше