Люциус Шепард - По направлению к Глори

Предлагаемый вашему вниманию рассказ редакторы F&SF посчитали нетипичным для Лусиуса Шепарда, с 1984 года («Сальвадор» и «Человек, раскрасивший Дракона Гроуля») одного из опорных авторов этого журнала, чью главную тему все же можно обозначить так: перемена облика как отражение внутреннего изменения — неотвратимого, пугающе-притягательного…

Мы с Трейси сели в поезд в Белом Орле. Это была предпоследняя станция перед началом Дурной Полосы. Билеты взяли прямо до Глори, где у меня оставалось еще несколько друзей, доверяющих мне настолько (по крайней мере, в это хотелось верить), чтобы одолжить немного денег. Мои дела в Белом Орле шли так плохо, что я последнее время балансировал между крахом всех начинаний и откровенным мошенничеством. Кроме того, я знал, что Трейси опротивела ее теперешняя жизнь и что она жаждет перемен. Думаю, что именно это и побудило меня предпринять путешествие в Глори. Я к тому, что опасность потерять единственную опору в жизни заставляет многих мужиков совершать совершенно безрассудные поступки. Самое смешное, что у Трейси были, безусловно, такие же мрачные мысли относительно дальнейших жизненных перспектив, как и у меня, иначе бы она со мной ни за что не поехала. Главное, я никак не мог понять, хорошо это или плохо, что мы друг для друга оказались последней надеждой и опорой.

Каким-то образом мы сумели убедить сами себя, что наше путешествие — это редчайшая удача, но как только мы глянули на мрачные рожи наших попутчиков, к нам опять вернулось ощущение, что в такое предприятие можно было пуститься только с очень большой голодухи. Никто из нас, понятно, не хотел показывать, какие чувства его переполняют, и поэтому делал вид, что жизнь в нем бьет ключом. Первое время это было даже нетрудно. Солнце стояло высоко, прямехонько над расщелиной между двух скал. Его лучи золотили снежные вершины гор, а те отбрасывали ровные синеватые тени и наполняли весь этот уходящий день редкой волшебной красотой и покоем, и у нас была пропасть времени на то, чтобы расслабиться, пока поезд еще не вошел в Полосу и не начались изменения.

Сразу же за кондуктором, проверившим билеты, в вагон вошел Рой Коул. Коул был обязательным атрибутом маршрута. Сухощавый человек, лет под пятьдесят с очень мрачным выражением обветренного, морщинистого лица. Мрачность его подчеркивал шрам, начинавшийся от угла рта и пересекавший щеку. Одет он был в джинсы и свободную черную куртку, а в руках держал двустволку, украшенную серебряной инкрустацией. Медленно проходя по вагону, он вглядывался в лицо каждому. Вид у него был такой, как будто он искал у нас во взглядах подтверждения нашей безусловной виновности. В какой-то степени так оно и было. Поезд отправлялся только в том случае, если Коула все устраивало, а поскольку он знал лучше всех, какие должны происходить изменения и на какие признаки надо обращать внимание, никто и никогда не возражал против досмотра. Если с тобой должны произойти изменения, то шанс выжить есть только под защитой Коула. Я понимал это не хуже других, но когда он посмотрел мне в глаза и я увидел его жуткие зрачки, похожие по форме на шахматные фигурки, мне захотелось выпрыгнуть из собственной шкуры и рвануть к двери. Мне очень нужно было его спросить, произойдут ли со мной изменения, но к тому времени, когда я собрался с духом, чтобы открыть рот, он уже прошел и теперь изучал другого пассажира.

Весь первый час путешествия не происходило ровным счетом ничего. Над западными вершинами гор догорал оранжевый закат, а в небе начинали просвечивать звезды. Снежные хрусталики вспыхивали и метались за окном как мириады маленьких живых драгоценностей. Закат освещал слегка растрепанные черные волосы Трейси и придавал ее лицу какое-то особое очарование. А ее лицо и при обычном освещении было достойно того, чтобы им любоваться. Милыми чертами и грустными глазами оно было похоже на лик уставшего ангела. Когда мы пересекли горы и въехали в долину, я почувствовал, что все дурное осталось позади и нас ждут новые прекрасные времена. Мы немного поговорили о наших планах, но потом довольно быстро переключились на воспоминания о жизни в Белом Орле, и если бы вы видели, как мы сидим, обнявшись, и заливаемся смехом, вы бы скорее всего приняли нас за молодоженов. Во всяком случае не за людей, потерявших в этой жизни все и бегущих от судьбы.

— Слушай, Трейси, а ты помнишь Гордона? — спросил я у нее. — Ну, этот тип на гнедой кобыле. Ты еще говорила, что у него вечно недовольный вид. Ну так вот, еще до того как мы с тобой встретились, к нам в город как-то раз прибыл бродячий цирк.

— Медицинское шоу доктора Тига, — сказала Трейси.

— Да, да, — сказал я. — Кажется, так оно и называлось. Ну так вот. Там были обезьяны. Шимпанзе. Ну и значит, дали объявление, что владелец готов заплатить пятьдесят баксов тому, кто сумеет одну из них побороть. А Гордон считал себя потрясающим борцом. Не в том смысле, что он умел хорошо бороться, а в том, что считал это очень достойным занятием. Мы с ним как-то раз вместе нализались. Сидим такие хорошие, и тут вдруг он на меня смотрит туманным взором и говорит: «Ты должен понимать: заниматься борьбой — это не значит просто валяться в грязи и вечно ходить с разбитой мордой. Борьба — это наиболее чистая форма проявления физической экспрессии».

Трейси хихикнула.

— Ну, естественно, как только Гордон услышал про этих обезьян, и про то, как они запросто могут побороть любого человека, так он тут же побежал занимать первое место в очереди. Он считал, что таким образом защищает честь человечества. — Я откашлялся. — Должен тебе сказать, это было ужасно. Дрались они в таком маленьком загончике с грязным полом. Гордон слегка приплясывал на цыпочках и делал страшные выпады левой, а обезьянка сидела, скорчившись в грязи, и смотрела на него с таким изумленным видом, как будто ей еще ни разу в жизни не приходилось видеть такого кретина. В конце концов ему это надоело, и он двинулся вперед, слегка забирая вправо и пытаясь достать голову обезьянки. Для той этого оказалось достаточно, потому что в следующую секунду она уже сидела верхом на Гордоне и молотила его всеми четырьмя конечностями, а еще через секунду он лежал, уткнувшись лицом в грязь, а эта тварь прыгала у него на спине и вырывала у него клочья волос.

— О, господи! — простонала Трейси, у которой от хохота уже начался приступ кашля.

— Но Гордон, конечно же, так просто не сдался, — продолжал я, — после того как мы привели его в чувство и налили ему пять капель, он заявил, что это нечестно — заставлять человека безо всякого специального снаряжения бороться с животным.