Георгий Гуревич - Борьба с подземной непогодой

Подобно матери, которая даже во сне слышит плач своего ребенка, Котов слышал машину всегда, как бы он ни был увлечен. В разноголосом лязге металла он различал голос каждого поршня, каждого шкива, каждой шестерни, безошибочно определял, какая деталь сработалась, какую надо сменить заблаговременно. Котов не терпел, чтобы его машину критиковали, на людях расхваливал комбайн без стеснения, а сам неустанно размышлял о переделках и улучшениях. И часто после смены он говорил просительно:

— Степан, ты бы остался на часок. Задумал я одну штуку. Понимаешь, если увеличить зазор, подачу сделать свободнее, а зубья чуть поднять…

Ковалев никогда не отказывался. Он относился к своему начальнику с сочувствием и немножко с завистью. Так пожилые усталые неудачники относятся к юным мечтателям, полным пыла, еще не знакомым с мелями и подводными камнями.

И Ковалев оставался после смены на час, на два, на четыре. Он помогал увеличить зазор, приподнять зубья и не ворчал, когда на следующий день сконфуженный конструктор чистосердечно признавался:

— Пожалуй, хуже стало. Заедает чаще. Ты уж извини, Степа, придется остаться после смены, наладить по-старому.

После неудачной переделки Котов ходил пришибленный, обескураженный. Но проходил день-два, и он готов был к новым опытам:

— Знаешь, Степан, я понял, почему заедает. Зазор все-таки надо увеличить. Сегодня мы поработаем часок после смены…

Начиная со 170 градусов, температура круто пошла вверх. До сих пор за смену комбайн передвигался на один-два градуса, теперь стал проходить по 10 — 12. Котов встревожился, остановил машину, потребовал усиленной разведки. И в тот же день к комбайну пришли два существа в глазастых шлемах — одно в костюме большого размера, другое — в самом маленьком. Они принесли с собой знакомые Ковалеву трехлучевые аппараты. Устанавливал их высокий геолог, а тот, что меньше ростом, указывал и поправлял. Они долго объяснялись между собой, а потом с Котовым, и так как смена уже кончилась, все вместе пошли к выходу. Раздевалка находилась в зоне комфорта — здесь строители лавопровода оставляли скафандры и превращались в обыкновенных людей. Ковалев снял свой костюм, помог отстегнуть шлем низенькому геологу, и вдруг из асбестового шара выглянули черные волосы с прямым пробором и удлиненные глаза.

— Тася! А я целый час шел рядом и не узнал тебя.

— А я все время знала, что это вы, Степан Федорович, нарочно говорила басом.

— Напрасно старалась. Здесь все мы ухаем, как из бочки. Воздух сырой, словно в бане, да еще микрофон искажает.

— Значит, вы теперь на подземном комбайне?

Ковалев горестно махнул рукой

— Приземлился окончательно. Забился в нору, света не вижу. Не помню, какого цвета небо.

Тася промолчала, понимая, что сочувствие только разбередит рану. Ковалев сам перевел разговор.

— А ты, я вижу, аппаратчик, как Виктор Шатров.

— Техник подземной службы.

— Это хорошо. Нам нужна точная разведка каждый день, даже два раза за смену. Тебя к нам прикрепят?

— Нет, я наверху буду, с бригадой Мочана. А у вас товарищ Тартаков. — Она показала на своего высокого спутника.

— Жалко, лучше бы ты.

— Нет, он гораздо лучше. Он настоящий ученый, в Московском университете лекции читал. Сейчас пишет книжку о вулканах, приехал к нам собирать материал.

— Хорошего лектора из Москвы не отпустят.

— Какой вы подозрительный, Степан Федорович! Товарищ Тартаков очень знающий человек и культурный, много читал, любит театр, сам играл на сцене…

— А зачем это геологу?

Ковалев возражал бы гораздо больше, если бы он вспомнил, что Тартаков — это тот самый редактор, который в свое время задерживал статью о Викторе, страховался, интриговал, ставил палки в колеса. Его разоблачили, он вынужден был оставить университет и теперь, по иронии судьбы, строил ту самую вулканическую станцию, против которой так яростно боролся.

Но Ковалев не припомнил фамилии Тартакова. Мысли его приняли иное направление.

«Почему Тася так расхваливает этого москвича?» — подумал он. — «А Грибов уже в отставке? Эх, девушки, девушки!» И Ковалев сказал вслух, как будто не к месту:

— Когда я был в Москве на комиссии, заходил в Гипровулкан. Видел там Сашу Грибова.

Тася встрепенулась.

— Ну как он? Спрашивал обо мне? Собирается к нам? Расскажите подробно.

— Нет, к нам он не собирается. Ему дают большую работу. Сейчас в Москве создается Служба Подземной Погоды — Институт по предсказанию землетрясений. Директором будет профессор Дмитриевский, а Саша — его заместителем по Кавказу и Средней Азии.

— Значит, не приедет. — Тася поникла головой. Ковалев пытливо заглянул ей в глаза. — Вот что, девушка, — сказал он. — Я человек одинокий и в летах, и этих ваших сердечных тонкостей я не понимаю. Саша ждет тебя, томится, тоскует. Объясни мне, почему он там, а ты здесь? Что тебя держит?

— Никто, я сама, — возразила Тася запальчиво. — Родное село меня держит. Вы приезжаете сюда на три года по контракту, а я здесь родилась. Эта электростанция для моей Камчатки, для меня лично, а я вдруг брошу стройку на кого-то и уеду.

— Это заскок, девушка. Здешняя электростанция — не только для твоего села. Родина — это не село у реки. Я сам челябинский, а контузили меня под Клайпедой. В Литве сражаются за Челябинск, в Москве работают на Камчатку. Я бы на твоем месте не сомневался. Если любишь, поезжай к нему, а не любишь — напиши прямо, откровенно. Не только о себе думай, о других людях тоже. Есть приятное, есть и обязанности!.. (Вздохнув, Ковалев подумал, что для него приятное кончилось, остались только обязанности.)

— Непонятливые вы, мужчины, — сказала. Тася совсем тихо. — Александр Григорьевич зовет, сердится и вы тоже сердитесь. А если я все брошу, чтобы варить ему обеды, он сам меня уважать не будет. Привыкнет и начнет скучать. Пусть подождет год, я хоть на стройке побуду, немножко поумнею. Не так это просто, сберечь любовь, Степан Федорович.

— Не так просто… — Ковалев задумался. — Да, не все получается в жизни просто.

Девушка Тася любит, хочет на долгие годы сберечь любовь и ради этого продлевает разлуку. Летчик Ковалев хочет летать, умеет летать, а здоровье не позволяет. И доктора не научились пока вылечивать болезнь, которая называется старостью. Да, конечно, не все получается просто.

Трехлучевая съемка выяснила, что подземный комбайн вступил в зону трещин. Горячие пары пробивались по ним из недр вулкана, накаляя окружающие породы. Неизвестно, когда возникли эти трещины — образовались они недавно или прежняя разведка упустила их. Так или иначе, обходить эту зону было нельзя, ибо лавопровод должен быть прямым, как луч, чтобы никакие повороты не задерживали лаву. Котов вынужден был продолжать путь, идти с опаской, но все-таки идти прямо вперед.