Владислав Крапивин - В глубине Великого Кристалла. Том 1

— Ты что, боишься спать в темноте?

Раскладушка завизжала без обиды, а скорее радостно.

— Видишь ли, — тут же откликнулся Цезарь, — я вообще-то этого никогда не боюсь. Но сегодня… должен признаться, мне не по себе.

— Бери постель и шагай сюда.

Цезарь послушался. Без лишней торопливости, но сразу.

— Лезь за меня, к стенке. Места много, скрипа никакого. А если что… — Он хотел сказать «а если что случится, я рядом». Но резко устыдился почему-то.

Однако Цезарь, кажется, понял. Быстро и без суеты он устроился у стены, задышал ровно и благодарно. Прошептал:

— Спасибо. Здесь прекрасно.

«Чудо ты волосатое», — с каким-то непривычным ощущением подумал Витька. Впервые он чувствовал себя кем-то вроде защитника и покровителя.

Цезарь сказал нерешительно:

— Может случиться, что я толкну тебя во сне…

— Лягайся хоть всю ночь. Я сплю как убитый.

— Спокойной ночи, Вик… Витька.

— Угу… — пробормотал он в подушку. И в самом деле стал быстро засыпать.

Сны его, однако, не были спокойными. Сначала он бежал по скользким стеклянным ступеням — вниз, вниз, потом сорвался, ухнул в мерцающую искрами пустоту. Пустота стала плоской, выгнулась, гибко соединилась в кольцо Мёбиуса. Кольцо лопнуло, разлетелось черными бабочками. Он оказался на утрамбованной, горячей от солнца глинистой площадке среди желтых скал под белесым знойным небом. Площадка, скалы и небо раскололись бесшумной черной трещиной, и Витька обреченно упал в эту трещину и летел, летел, умирая от жути падения, пока не оказался на подсолнуховом поле. Не успел он обрадоваться покою и громадным цветам, как цветы эти размазались в желтые полосы, опутали его густым серпантином, спеленали в кокон, и в этом коконе тугая сила опять швырнула его в пропасть. Витька рвался, разрывал ленты, а они вдруг исчезли, и открывшаяся абсолютная пустота, в которой он повис, была страшнее всего на свете. Он висел в центре этой пустоты и в то же время падал, падал, падал, смутно понимая, что необходимо нащупать глазами и мозгом какую-то нить, скрестить ее с другой, найти в точке пересечения желтый узелок-горошину (которая в то же время светящееся окошко), зацепиться за нее сознанием, остановить ужас падения…

Он не знал еще, что эти сны — первый сигнал о возможности прямого перехода. Что скоро клетки его тела, его нервы не во сне, а наяву научатся отыскивать среди граней мироздания межпространственные щели и он уже сам, добровольно, будет кидаться в этот страх чудовищного полета из одного мира в другой. В страх, от которого нельзя избавиться и к которому нельзя привыкнуть…

И той ночью он метался и вскрикивал во сне, пока не понял, что все кончилось. Он с невероятным облегчением упал на заросшую ромашками поляну, перевернулся на спину и стал смотреть на облака в очень синем небе. Потом облака исчезли. Витька понял, что лежит на топчане и что уже утро, а над его головой — маленькая ладонь с растопыренными пальцами.

Это была рука Цезаря. Он сидел, склонившись над Витькой, и словно прикрывал его от кого-то.

— Извини… — Он убрал руку. — Ты так беспокойно спал. Я решил помочь немного…

— Умеешь, — весело сказал Витька с неожиданным предчувствием чего-то хорошего. — Спасибо. Только не извиняйся так часто.

Цезарь как-то неожиданно по-простецки шмыгнул носом и вздохнул:

— Ладно… Будем вставать?

— Ага… Только подвинься, ты мою простыню прижал.

— Изв… Ой! — Цезарь испуганно округлил глаза и вдруг улыбнулся. И его жесткое некрасивое лицо от улыбки стало… тут сразу не скажешь словами. Совсем другим оно сделалось: по-настоящему мальчишечьим, доверчивым, мягким, веселым. Таким, каким бывает, наверно, у самого лучшего друга.

И Витька не сдержал радостного толчка, похожего на внезапное счастливое открытие. Он засмеялся, ухватил Цезаря за плечи, опрокинул на подушку, взъерошил ему густую щетину прически. И получил веселого тумака! И они с хохотом покатились с лежанки на половицы, комкая простыни и колотя друг друга ногами. И над ними стоял прибежавший на шум Кир, качал головой:

— Какие дети!.. Вставать надо, кушать надо. Витка, хватит. Витка, домой собираться надо.

— Фиг!

В то же утро Витька смотался в «Сферу» и дал в Ново-Томск телеграмму, что задерживается у отца на неделю. И на первом товарняке умчался назад, предоставив деду и матери выяснять по телефону отношения и подробности. А родная школа в Ново-Томске проживет несколько дней и без шестиклассника Мохова…

Эта неделя была полностью счастливой. Отец не ругал Витьку за самовольное продление каникул. К Цезарю вернулись из столицы родители — с хорошими новостями: следственная электронная машина признала невиновными их самих и тех людей, которые помогли им вырваться из Лебена. Раненый Корнелий Глас из тюремной больницы был переведен в частный госпиталь. Водителя машины Рибалтера амнистировали «в силу нестандартности обстоятельств». Люди, у которых по неизвестным причинам исчезли индексы, больше не объявлялись вне закона.

Витька и Цезарь целыми днями мотались по громадному Реттербергу, хотя в городе не было полного спокойствия: носились по улицам патрули, кого-то догоняли, кто-то даже отстреливался… Зато было в Реттерберге где гулять и что посмотреть. А вечером на глухом и скрытом от глаз пустыре за насыпью Витька учил Цезаря ездить на мотодиске, который он месяц назад угнал у зазевавшегося улана.

По ночам они разговаривали. Про книжки, про Кристалл, про обнаруженную на Марсе цивилизацию иттов, про построение многопространственных континуумов, про старинных коллекционных солдатиков из олова. Про всякие свои дела и приключения в той жизни, когда они еще не знали друг друга. Витька рассказал даже про Люсю. О том, каким горьким было расставание с ней. Цезарь понял это без ревности. Одно дело девчонки, другое — мужская дружба.

Но расставание с Цезарем, когда прошла неделя, оказалось не менее печальным. Цезарь, отводя мокрые глаза, спросил тихо:

— А раньше чем зимой, тебе сюда никак нельзя?

Витьке не хватило духа сказать, что никак. Пробормотал «посмотрим».

И главное — не напишешь, не позвонишь. В другой-то мир, в другое пространство, которое вроде и рядом и которого в то же время будто и нет совсем…

Нет?

Он изводился в своем Ново-Томске сентябрь и половину октября, а сны с ощущением провала и падения были все чаще. И… ну, не дурак же он, Витька Мохов, понял в конце концов, что это такое. Так же, как понял год назад первую премудрость перехода через локальный барьер, потом через грань… Правда, тогда помогал отец, а сейчас…

А сейчас никто не поможет. Просто некому. Скицын рассчитал однажды, что прямой переход возможен теоретически. Даже вопреки принципу Мёбиус-вектора. Но расчет одно, а на самом деле… Однако снилось уже не раз, как это бывает.