Борис Батыршин - Третий Меморандум

ХРОНИКА ГОЛУБЕВА

«…Таким образом, ставленник экстремистов герцог Константин не процарствовал и двух суток. К сожалению, нам не удалось взять его в плен: во время попытки вырваться из Рокпилса на мотоциклах, Константин и его кровавый дружок магистр Лиепиньш были настигнуты и буквально разорваны в клочья обезумевшей толпой освобожденных рабов. Как говорится, собаке – собачья смерть…

Мы освободили из подземных казематов дворца своих пленниц, не пострадавших, если не считать нервного потрясения, а также обнаружили там герцога Романа с беременной женой, трех его верных офицеров и еще- одного легионера, посаженного туда, якобы, по причине психической болезни. Интересно, что этим психом заинтересовался Казаков, имел с ним пару бесед наедине, после чего тот удивительным образом выздоровел. Я это отношу, конечно, не на счет экстрасенсорных особенностей координатора, а на счет какой-то таинственной информации о сути Переноса, которой он, как я уже отмечал выше, пока не намерен ни с кем делиться.

Во время штурма Рокпилса 19 августа мы потеряли убитыми 17 ополченцев, троих котят и по одному из подразделений Охотников, Следопытов и «стажеров»; кроме того, впоследствии умерло трое раненых – один Охотник и два ополченца. Таким образом, общие наши потери – (не считая сюда потерь среди ополченцев) составили за все время войны, с нападения на Новомосковск по штурм Рокпилса, 20 человек. Во время штурма было убито не менее 20 легионеров. Кроме того, тем же вечером ополченцы линчевали двух пленных и нам с трудом удалось утихомирить толпу. Помимо легионеров Черной и Золотой когорт, мы захватили 35 девиц легкого поведения, пользовавшихся, в отличие от рабынь, свободой, не работавших и служивших рокерам своего рода «коллективной женой».

Серебряная когорта, расквартированная в Рудном и Теплом Стане, помощи своим при штурме не оказала; правда, одна ала подошла к Рокпилсу, но город уже был занят советскими войсками. Утром 20-го числа от «серебряного» магистра Валчетиса прибыл парламентер: при условии сохранении жизни когорта почти в полном составе сдавалась в плен, только несколько человек одвуконь ушли за Двину; больше о них никто ничего не слышал до сих пор.

Вечером того же числа я на «Псе» прибыл в Рудный для принятия капитуляции. Таким образом, на сто шестьдесят седьмой день Переноса война завершилась; перед нами встала труднейшая задача устройства и организации новых поселков…»

Саднило разбитое колено и болел бок. Сегодня Казаков дважды падал с лошади, но, кажется, под конец все-таки она начала слушаться. По крайней мере, лучше, чем вчера. Или позавчера. Казаков поморщился. Дело было на заднем дворе дворца, на узком вытоптанном манеже между каменной стеной и частоколом, так что от лишних глаз его самолюбие было избавлено, а бывшие герцогские конюхи стыдливо отводили глаза – но все равно было неловко. В сотый раз за всё своё координаторство Александр недобро помянул ноблесс оближ. (Он же, как вы, наверное, помните, паблисити).

С другой стороны, осваивать конный транспорт необходимо. Интересно, пронюхает ли Валерьян о том, что конюхи, не зная как и угодить освободителю, обучают его верховой езде на лучшем герцогском коне, а конь этот, стерво, белый? «Казаков на белом коне въехал в Рокпилс, сжег публичный дом и упразднил науки…»

Думая все эти думы, Александр сидел в удобном высоком кресле у узкого, но тянущегося до пола окна. Стекла повылетали при штурме, в остальном же местные энтузиасты постарались придать комнате пристойный вид. Герцог жил неплохо: в его спальне на квадратной атласной кровати Казаков ночевать стеснялся; там устроили лазарет для легкораненых при штурме и особо истощенных рабов. Сам координатор избрал резиденцией этот вот монарший кабинет, демократически спал на кожаном диване, жег ароматные монаршьи свечи и читал Моммзена и «Кама Сутру», стоявших рядышком на полке любимых монаршьих книг. Правда, почитать удавалось редко: упразднение публичных домов оказалось не таким легким делом.

За окном два бывших рокера протащили по площади тяжелую волокушу, наполненную горелыми досками и прочим хламом. Кожаные куртки были порядочно извозюканы. «Надо бы их переодеть», – подумал жестокий Казаков. – Чего добру пропадать? В рабские дерюги и переодеть…

Пленные третий день обитали в бывших рабских бараках. Во избежание эксцессов их сторожили Следопыты. Весь день пленники занимались ассенизационными работами; особенно неприятно это выглядело позавчера, когда таскали трупы и отдирали от стен и земли засохшие тошнотворные останки. Стояла жара, в воздухе медленно расползалось сладковатое зловоние… Вчера и сегодня было уже легче – разбирали завалы, сгребали угли на пожарищах. Давно было бы пора отправлять в метрополию, но все никак не доходили руки.

Женщины вот тоже… Вечером девятнадцатого в городе творились безобразия. Толпы освобожденных рабов дорвались до погребов в домах старших офицеров; во дворец их не пустили, Казаков выставил охрану, но полностью подавлять эту стихийную реакцию масс поостерегся. Слава богу, хоть не позволили поджечь город – объяснили, что самим здесь жить; тогда они набросились на панковских баб, на этих красавиц-шлюх… Солнце закатилось в тяжёлые тучи, Казаков с патрулями ходил по лабиринтам улиц, на которые опускались синеватые сумерки и следили только, чтобы не было смертоубийств. Панковатые девицы, простоволосые, растрепанные, полуголые, сбегались ко дворцу, вцеплялись в охранявших его Охотников и котят, слезно молили впустить – ну, те и пускали. Да, ночка выдалась…

Сам координатор тогда тоже не утерпел, поддался опьянению победной вседозволенности – и непременно чтобы там, на герцогской помпезной кровати… Казаков вспомнил душную темноту, опытное, на все согласное – лишь бы не на улицу, к ТЕМ! – податливое тело, бесстыдные руки, – и воровато покраснел. Сейчас он вряд ли узнал бы её в лицо, она его тоже. Знали про это падение Главы немногие и падением явно не считали, но все же…. Под утро они заперли «своих» в бывших покоях герцогини и её гувернанток, остальных разыскали и привели во дворец уже днём. Кое-где случались стычки с пьяными вдрызг горожанами, желавшими замучить легионерских баб до полусмерти, раз уж из их рук вырвали самих легионеров; потом прибегали, извинялись… Одна девка, кажется, подруга какого-то ротмистра, покончила с собой…