Денис Грушевский - Добро с кулаками

— Прошу вас, не трогайте ноги! — взмолился опять растревоженный последними словами Рокфеллер. — Без ноги будет гораздо труднее воплощать намеченное. Один только период адаптации и ремиссии может занять кучу времени. А времени как я понимаю, лишнего совсем нету.

— Хитёр! Не отнять! — задумчиво ответил гость. — Будь, по-твоему. Ходи на своих двоих на здоровье. Тебе и так и так недолго осталось. Оно и в правду перебором будет и лишним препятствием. А препятствия себе создавать намеренно последнее дело. Кстати если понадобится мощное напоминание чего-либо, ты, только, намекни, а то я уходить собрался. Ну, нет, так нет, упрашивать не станем! Ладно, засим прошу откланяться. Как бы весело у тебя в кабинете не было, есть и другие дела, полюбопытнее. Советую больше меня не вызывать. Первое что будет при такой встрече так это полноценная проверка воздравии ты или дохлый.

С этими последними словами, гость, не дожидаясь ответного прощания со стороны старика, шмыгнул прямо в стену и в стене этой растворился, оставляя Рокфеллера наедине с самим собой и новым пернатым другом. Было и ещё кое-что специально оставлено или случайно забыто по уходу гостя. Рокфеллер даже не сразу заметил и почувствовал, что на его седой голове какой-то чуждый инородный предмет, а заметив панически — рефлексивно сорвал его и со страхом отбросил от себя на стол. Предметом оказалась самая заправская чёрная пиратская треуголка конца восемнадцатого века. Неожиданно из стены, в которой растворился молодой вечерний посетитель, высунулась одна только голова гостя. Голова эта забавно подмигнула Рокфеллеру, улыбнулась и сказала:

— Ошибочка вышла бро, до встречи на ярмарке! Бывай буржуй!

— Добрейшее утро дорогой Соломон Израилевич! Добрейшее утро! Пора вставать. Тебя ждёт интересная и увлекательная работа и не менее увлекательная дорога до неё…

Звучал где-то в правом полушарии сонного мозга мелодичный женский голосок. Соломон Израилевич прогнал его прочь и перевернулся на другой бок. Тогда к процессу подключилось полушарие левое — мужское.

— Вставай засоня, а не то я тебя побью! — грозно крикнул мужской голос, после чего в голове упорно не желавшего пробуждаться Соломона Израилевича, почему-то громко загавкала собака. Терпел Соломон Израилевич этот невыносимый лай около минут пяти, а тот всё не прекращался. Казалось вот-вот ещё чуть-чуть и к нему прибавится какое-нибудь неприятное козлиное блеяние. Ничего не оставалось делать, приходилось вставать.

Часы показывали шесть пятнадцать утра. В комнате было темно и зябко. Выглянув в окно, Соломон Израилевич ещё более перехотел жить. Сильный ветер гнал мокрые снежинки по дворам и улицам с огромной скоростью. Межсезонье почти всегда непредсказуемо. Потихонечку открыв замок на двери в свою комнату, Соломон Израилевич на цыпочках прошмыгнул в уборную. В зеркале уборной увидел Соломон Израилевич, прежде всего несчастного человека лет пятидесяти, хотя всего год назад он разменял пятый десяток. Под глазами красовались ставшие уже обыкновенными тёмные мешки, а на бровях и голове казалось с каждым утром, седых волосинок становилось всё больше и больше. Добрейшее утро ничего не скажешь! И вот выпив наскоро чашку кофе, не завтракая, через двадцать минут бежит хмурый Соломон Израилевич в числе прочих работающих, по своей улице до ближайшей станции метро. Бежит так, чтобы поскорее избавится от пронизывающего ветра со снегом в лицо. Ветра, от которого глаза слезятся, будто плачешь. Ах, этот шалунишка ветер! Почти всегда он сильно дует только зимой и в каком бы ты направление не шёл всегда именно в лицо. А летом, когда жара неимоверная, когда смог над городом, его днём с огнём не сыскать. Бежит Соломон Израилевич и поскальзывается. Ударяется, встаёт, отряхивается и снова бежит. Добрейшее утро наверняка, не приведи Господи, чтобы таким же добрейшим вышел остальной день! Вот она родимая, наконец-то. Бабушкинская станция метро. А ехать так далеко, а ехать с пересадкой на Замоскворецкую ветку, а там аж до Водного стадиона. Бежит по ступенькам внутрь, внутри уже лучше. Тепло и нет ветра. Зато есть люди, очень много людей. И ещё есть часы пик, как назло совпадающие с часами поездки Соломона Израилевича на работу и возвращения с неё. Как говорят французы — «такова судьба». Но привыкнуть к этому невозможно и практически всегда это злит, а иногда и просто откровенно бесит. И вот Соломон Израилевич уже на платформе ждёт в толпе свой счастливый вагон. А вдруг сегодня народу будет поменьше, а вдруг повезёт и место сидячее занять удастся! Нет не повезёт! Нет, не будет поменьше, а даже наоборот. Кажется, больше обычного скопилось вокруг Соломона Израилевича людишек. И все торопятся, все на нервах. У каждого своё добрейшее утро.

— Уважаемые пассажиры! На прибывающий электропоезд посадки не будет! Электропоезд по техническим причинам следует в депо! Во избежание неприятностей просьба отойти за ограничительную линию! — Через громкоговоритель на всю станцию звучит как злой рок — женский голос. Звучит и повторяет несколько раз одно и тоже.

Огромное спасибо, вот здорово! Теперь к следующему электропоезду количество пассажиров удвоится. Замечательно! Удружил Московский метрополитен, ничего не скажешь.

И вот наконец-то подкатил вагон, другой вагон, тот, что не в депо. Добро пожаловать дорогие пассажиры, вам так рады внутри! А внутри дела так обстоят, что не успел ещё вагон затормозить как через стеклянные окна в дверях сразу видно и понятно — в вагоне и без того давка. На предыдущей станции ведь тоже удвоенное количество вмещать пришлось. И смотрят прижатые к дверям пассажиры через эти окна с откровенным недовольством и даже с какой-то враждой. Оно и ясно, куда лезть-то? Дышать скоро будет нечем. А лезть, тем не менее, надо. Другого не дано. Разве что плюнуть на всё и домой отправится. Двери открылись, и погнал поток биомассы Соломона Израилевича внутрь. Безжалостно погнал всё время, давя и утрамбовывая со спины. Кое-как втиснулся, а не все вошли. И голос звучит металлический: Осторожно двери закрываются и всё такое. Но чтобы дверям этим закрыться, сперва необходимо несколько раз хорошенько ударить по человеческим телам, сперва придавить особо невезучих необходимо. И вот когда в первом случае сильнее сжались внутрь вагона, а во втором наоборот сдались и отступили, в виду невозможности уплотнится, двери закрываются. Ох, что же будет на следующей станции. Куда следующую станцию размещать? Но это как говорится уже их проблемы. Хоть тут в вагоне в это утро повезло Соломону Израилевичу. Придавила его судьба к миловидной, вкусно пахнущей духами девушке. И не беда теперь что чей-то локоть колет в бок, а на ноги уже дважды наступили. Как-нибудь в таком положении доедем! Уж как-нибудь! Вагон тронулся, все пассажиры кто не на сидячих местах, и те, кто не за что не держится, качнулись в обратном направлении, но никто не упал. Падать ведь некуда. Поехали! Не успели набрать скорость, затеялась внутренняя рокировка. Кому-то скоро выходить так те к дверям, а кому дальше ехать те наоборот, подальше, от дверей с превеликим удовольствием. Не дало провидение Соломону Израилевичу как следует насладиться приятным прижатием. Не ему вдыхать запах нежных духов вперемешку с запахом юного девичьего тела. Не ему подобное удовольствие. Увы, не ему. А что же тогда ему? Закружило, завертело Соломона Израилевича в вальсе человеческих тел и столкнуло нос к носу с противнючим толстяком, потным вонючкой, да будто предыдущего мало ещё и с бородавкой на щеке. Волшебно! Закружило и так крепко в итоге придавило лицом к лицу, что пришлось отворачивать голову, дабы не смотреть в упор. Контраст перемены запаха ударил подобно молоту. Получалось, судя по запаху то, что толстяк не только не ходил в баню как минимум с неделю, но и зубы забыл почистить наверняка ещё с позавчера. Терпи казак, атаманом станешь! Мысленно успокаивает Соломон Израилевич сам себя и терпит. Дышит редко, иногда через рот, голова повёрнута. Толстяк же, по-видимому, толст не только телом, однако ещё и кожей. По барабану ему Соломон Израилевич напротив, не отворачивает он головы. Дышит ровно и спокойно. Не забывает, как следует потеть.