Владимир Кириллов - Первомайский сон

Как и крестьянские поэты, Кириллов не узнал в осуществленной партией утопии свой романтический утопизм. В августе 1920 г. С. Есенин писал Е. Лившиц, что «идет совершенно не тот социализм, о котором я думал». Первомайский сон В. Кириллова дает нам картину того будущего, о котором мечтал поэт. Утопия Кириллова тем не менее осталась незавершенной [16] Возможно, Кириллов не дал продолжения своей утопии в связи с переходом на НЭП, который означал временный отказ от утопии ради «реалий»: «Должен заметить, что в течение многих лет, приблизительно лет восемь у меня пропал абсолютно интерес к общественным вопросам» (из выступления В. Т. Кириллова на втором поэтическом совещании РАПП в апреле 1932 г., ИМЛИ, ф. 40, oп. I, № 195, л. 71). , как и утопия Чаянова 1920 г., с которой она имеет общие черты.

Исходная точка обеих утопий одинакова: это «военный коммунизм». Чаянов полагает, что он достиг своих целей уже в 1921 г. (разрушение «семейного очага», запрещение домашнего питания, монополизация культуры и т. д.) и его утопия предлагает противоположную модель устройства. У Кириллова военный коммунизм тоже изображен как время «нужды, холода и голода» [17] Текст Первомайского сна приводится как приложение к этой статье. В статье 1919 г. Порванный невод Н. Клюев свидетельствует о бедственном положении Кириллова: «По какой-то свинячьей несправедливости Есенины и Кирилловы пухнут от голода, вшивеют, не имея и смены рубахи» ( Москва , 1987, № 11, стр. 30, публ. С. Субботина). , но поэт считает, что это лишь «временные трудности», и изображает будущий расцвет этого же строя. При этой принципиальной разнице структура и ряд мотивов обеих утопий близки друг к другу. Город, в котором оказываются герои посредством сна (этот прием восходит к роману Л. Мерсье Год 2440, 1770) — Москва в 1984 г. у Чаянова [18] Дата 1984, выбранная также Орвеллом, восходит, возможно, к повести Дж. Лондона The iron heel (1907): cf. R. E. F. Smith, «Note on the sources of George Orwell’s 1984», The journal of peasant studies, 1976, vol. 4 (1), p. 9–10. , в 1999 г. у Кириллова. Москва превратилась в город-сад, в котором сохранены Кремль и ряд церквей. У Кириллова улицы пересекаются перпендикулярно и предназначены для пешеходов: все движение — подземное. Люди живут в «селениях», которые соединены с городами поездами без двигателей в вакуумных подземных туннелях (этот вид транспорта был уже описан Одоевским и Гастевым): «Наше сообщение позволяет нам в 5-10 минут приезжать на работу из самых отдаленных пунктов наших селений». В 1922 г. Е. Преображенский выпустил футурологический трактат в виде лекций, «прочитанных в 1970 г. в Политехническом музее профессором русской истории Минаевым, по совместительству слесарем железнодорожных мастерских». Говоря об «урбанизации деревни», он пишет: «Теперь рабочий может жить за сто верст от Москвы и летать туда утром и вечером на пассажирском аэроплане» [19] E. Преображенский, От нэпа к социализму: взгляд в будущее России и Европы, М., 1922, стр. 53. . В утопии Кириллова люди работают 4–5 часов в день в фабриках-«небоскребах» (не выше церковных крестов), в лабораториях или техникумах из белого камня и стекла, из которых не валится дым (найден способ «бездымного сгорания веществ») [20] В коллективном киносценарии Зовущие зори (М. Герасимов, С. Есенин, С. Клычков, Н. Павлович, 1918) показаны «завод-дворец» и «фабричные недымящиеся трубы» (часть III, картины 14 и 20). В стихотворении в прозе «Городу» ( Грядущее, 1918, № 1, стр. 6) В. Кириллов еще поэтизировал дым: «Я люблю тебя, огромный город, великий железнокаменный исполин <���…>. Опрокинутые в небо огромные трубы источают фимиам новому богу-человеку». . Город будущего имеет черты городов США (в которых Кириллов провел год), но уже с экологическим уклоном, и является прямой противоположностью городу трущоб и проституток, который описывал поэт в своей дореволюционной поэзии.

В утопии Чаянова после «крестьянской революции», случившейся в 30-е гг., главной деятельностью стало сельское хозяйство и ремесленничество. Города выполняют лишь функции культурных и социальных центров («узлов»). Население Москвы снизилось до 100 000 жителей, и по стране существует только «более сгущенный или более разреженный тип поселения того же самого земледельческого населения» (гл. 6): Чаянов предвосхищает в некоторой мере взгляды «дезурбанистов» конца 20-х годов.

Москва Чаянова — лишь «главный» узел страны крестьянских советов с плюрализмом местного управления (гл. 11). У Кириллова Москва стала местонахождением «Всемирного Совета Коммунистических Республик» [21] См. «Совнарком мировой» в стихотворении В. Кириллова К нам, кто сердцем молод… (1920). . В ее центре возвышается «Пантеон Революции» — здание из стекла, гранита и стали (без колонн, мрамора и статуй), которое венчает вращающийся глобус, поддерживаемый стальными руками [22] Этот глобус напоминает тот, который возвышается над бывшим зданием компании Зингера (теперь Дом книги) в Санкт-Петербурге на углу Невского проспекта и канала Грибоедова. . «Пантеон» Кириллова включается в целый ряд монументальных проектов 20-х годов: Дворец Труда (1919–1923) [23] См. стихотворение Кириллова «Памятник труда» (1920), в сб.: Пролетарские поэты первых лет советской эпохи, ук. кн., стр. 242. , памятник Татлина Третьему Интернационалу (1920), многоярусный Дворец Советов (1931–1933) на месте храма Христа Спасителя.

Вера в всесилие человеческого разума и науки выражается у Кириллова в осуществлении воскрешения людей [24] «Люди сами стали боги» (В. Кириллов, Стихотворения 1914–1918, Пг., 1918, стр. 16). Идеи эвгеники, омоложения, воскрешения были распространены в Советском Союзе в 20-е годы. См.: Жизнь и техника будущего: социальные и научно-технические утопии, под. ред. Арк. A-на и Э. Кольмана, М. — Л., 1928. В литературе см. Собачье сердце М. Булгакова, Пао-Пао И. Сельвинского, Клоп В. Маяковского (мотив воскрешения замороженного трупа был уже использован американским писателем Э. Беллами в утопическом романе Взгляд в прошлое, 2000–1887, переложенном на русском языке в 1890 под названием Через сто лет). В рецензии на журнал Твори! 1921, № 3–4, в котором был напечатан Первомайский сон, Новгородский писал: «Первомайский сон Влад. Кириллова есть неудачное подражание Беллами Через сто лет или какой-нибудь другой утопии, а может-быть простое желание попасть в этот „Пантеон Революции“ за свои поэтические заслуги» ( Зори грядущего, Харьков, 1922, № 5, стр. 173). и у Чаянова в воздействии на погоду (не без влияния, наверное, Философии общего дела Н. Федорова).

В обеих утопиях герой, сохранивший одежду и привычки своего времени, вызывает любопытство и подозрение. В обоих текстах посещение «Музея Революции» (1917 г.) позволяет отдать себе отчет в пройденном пути. Героя сопровождает красивая утопическая девушка с американским именем (Мэри) у Кириллова, с русским (Параскева) у Чаянова, в которую он влюбился: таким образом у Чаянова политические и экономические главы чередуются с любовной интригой. У Кириллова любовная интрига лишь намечается, и вообще в его утопии много недосказанного. Например, экономическая система, подробно изложенная у Чаянова, отсутствует в (незаконченной) утопии Кириллова. Можно подумать, что она опирается на принципы уравнительного, но зажиточного коммунизма, с примесью американизма (культ красивого и здорового тела, архитектурный «модерн», «чистая» техника…). Крестьянства не видно: производится ли синтетический хлеб, как надеялся Горький, да и сам Чаянов в конце 20-х годов? [25] См. письмо Горького А. К. Воронскому от 17 апреля 1926 (М. Горький и советская печать, Архив А. М. Горького, т. X, кн. 2, М., 1965, стр. 31–32). А. Чаянов думал, что «стальная машина» будет изготовлять «из воздуха хлеб и ткани будущего» (А. Чаянов, «Возможное будущее сельского хозяйства», в ук. кн. Жизнь и техника будущего, стр. 261, 285).