Юрий Шушкевич - Вексель судьбы. Книга вторая

Если не считать мимолётных школьных увлечений, то Алексей достаточно высоко ценил себя, чтобы заигрываться во влюблённость, изображая муки надежды или страдания в духе юного Вертера. Подобное представлялось непростительным лукавством, поскольку тон в общении с женщинами он старался всегда выбирать сам, при необходимости отдавая ухаживаниям и объяснениям лишь слабую, если не сказать формальную, дань. В то же время он не считал себя легкомысленным обольстителем, и коль скоро решался свои чувства открыть, то делал это как в последний раз, навсегда.

Собственно, так оно и было, поскольку прекращение всех его предыдущих histoires d’amour [историй любви (фр.)] происходило не по его прихоти. С Еленой разлучила война, а с Марией - её собственный решительный отказ подчиниться его разумной и понятной воли, отказ, который он не мог не расценить как предательство и сваливание в презренное мещанство.

“Не нахожу причин, чтобы у меня на этот раз не вышло с Катрин,— думал Алексей, наблюдая за её красивыми руками, крепко и в то же время ласково сжимающими рулевое колесо спорткара.— Во-первых, мы испытываем друг к другу симпатию, стало быть, со временем обретём и раскроем для себя всё остальное. Во-вторых, мы оба находимся на относительно одинаковом социальном уровне, причём я, как и должно быть при нормальных взаимоотношениях, стою определённо повыше: у меня ведь только живых денег пятнадцать миллиардов, плюс царские векселя, которые, по всеобщему мнению, стоят ещё невесть сколько. Не знаю, что именно дядюшка Франц рассказал Катрин обо мне, но если пока он не поведал лишнего, то такое поведение делает ей честь… В-третьих - в-третьих, конечно же, пресловутый вопрос красоты, который решается, и решается самым что ни на есть правильным образом. Красота мужская - плевать на то, что я сам ей отнюдь не обделён, никогда не играет в выборе у женщины определяющей роли; что же касается женской красоты, то здесь желать для себя, разумеется, можно чего угодно, однако довольствоваться приходится одним. Но последнее ничуть не страшно, поскольку, как я уже однажды выяснил и доказал, прекрасно всякое женское тело. В любом женском теле, если его обладательница сознательно не разрушает в себе естества, всегда отыщется привлекательность, причём отдельные внешние недостатки будут только её подчёркивать. Катрин же - это corps epatant [восхитительная фигура (фр.)], её тело прекрасно по самой высокой мерке: лицо, волосы, улыбка, молодая гладкая кожа, стройные ноги и аккуратная, практически идеальная грудь - чего же ещё желать от плоти, которую мне предстоит воспринимать как часть своей? Наконец, она умна, хорошо образована, воспитана и умеет слушать - а этого достаточно, чтобы случайные изъяны, первоначально прикрываемые обычной мужской снисходительностью, со временем не превратили былую избранницу в вечную дуру. Таким образом, в итоге я имею необходимость сказать Катрин, что я её люблю: однако делать этого я сейчас не стану. Зачем? Разве я куда-либо спешу?”

“Что же касается схожести с Еленой,— продолжал рассуждать Алексей, мысленно обнимая поглощённую дорогой Катрин и зная, что она определённо ощущает эти невидимые объятья,— то теперь, после эмоционального взрыва в момент первоначальной встречи, я понимаю, что полного, абсолютного сходства нет, а есть лишь моё подспудное желание во что бы то ни стало закрепить эту молодую женщину за собой, сославшись на “связь времён”. Но в этом нет ничего предосудительного, тем более что я уже почти забыл, какой у моей Елены был внутренний мир и что именно влекло меня к ней. В любом случае прежнего мира уже никогда не будет, а новый мы создадим с Катрин как-нибудь сами.”

Когда они в очередной раз оставили машину, чтобы подойти к краю небольшого обрыва, под которым начинал скапливаться вечерний туман, обволакивая скалистые уступы с редкими деревьями и приглушая шум горного ручья, перекатывающего мелкие камни где-то далеко внизу, то Алексей, одной рукой полуобняв Катрин со стороны спины, а другою крепко сжав её ладонь, вдруг понял, что в этот момент она ждёт от него слов признания и первого поцелуя. Он был готов, однако в последний момент остановился: “Зачем? Ведь у нас в запасе едва ли не вечность. Зачем разом провозглашать то, что оставаясь в недосказанной форме, сохраняет вкус к будущему?”

Поэтому вместо ожидаемого “Je t’aime [я тебя люблю (фр.)]” он шепнул Катрин “Tu es belle [ты прекрасна (фр.)]”- и долгим, сильным поцелуем приник к её густым и пахнущим ветром волосам.

Катрин, радостная и гордая от удавшейся прогулки, хотела ехать дальше в направлении Тунского озера и возвращаться назад аж через Берн, на что Алексей возразил, предложив воспользоваться прежним маршрутом. Катрин легко с ним согласилась. “Не потому, что после шести вечера в открытой машине стало холодно, а из нежелания мне противоречить,— понял он.— Значит, всё, что нужно было сказать и услышать, сказано и услышано. Пусть даже почти без слов”.

На обратном пути Алексей подумал, что через хребет, где-то с его южной стороны, всегда освещённой солнцем, расположен Сьон, в котором в начале лета пела на конкурсе Мария и откуда, можно сказать, и началась вся эта швейцарская эпопея. И в тот же миг поймал себя на мысли, что воспоминание о Марии более не волнует и не порождает ни малейших угрызений. “Что было - то прошло, таков закон… Отчасти она виновата сама, но, с другой стороны, и во мне случилась перемена. Если на секунду представить, что сейчас на месте Катрин оказалась бы Мария, и именно её бы волосы развевал встречный ветер,- я бы, пожалуй, не испытал к ней и малой доли прежних чувств”.

Они спустились на равнину уже в сумерках, и следуя прямой дорогой домой, оказались свидетелями необычного происшествия. Видавший виды допотопный автофургон, вероятно съезжая на обочину, опрокинулся и завалился на бок. В фургоне ехала большая цыганская семья, неизвестно кем и как пропущенная через границу. Смуглый водитель с рассечённым лицом понуро сидел перед разорванным тентом, за которым виднелось месиво из разноцветных коробок, тюков, одеял и прочего нищенского скарба. Чуть в отдалении, на пыльном придорожном гравии, копошились несколько женщин с детьми, кто-то из детей сильно кричал, получив, видимо, ушиб в момент аварии, а рядом громко и пронзительно скулила собачонка. На земляной полосе, которую фургон пропахал при падении, были разбросаны осколки тарелок и части сломанного продуктового контейнера с дорожкой из рассыпанных апельсинов. В довершение картины этой семейной катастрофы на камнях валялся аккордеон с клавиатурой, выпачканной грязью.

Где-где, а здесь, в центре швейцарской Ривьеры, картина крушения странствующих оборванцев смотрелась неестественно и гротескно.