Юрий Шушкевич - Вексель судьбы. Книга вторая

Закрытый врачебный консилиум вскоре огласил редкий и труднопроизносимый диагноз, из которого следовало, что мозг учёного, хранящий фантастический объём несистематизированных данных, большую часть времени пребывает в депрессивном состоянии, однако может быть активирован с помощью особых электрических импульсов. А для того чтобы между отрывочными сведениями могли установиться связи, необходимые для анализа и умозаключений, пациенту необходимы инъекции сильнодействующих лекарств.

Сотрудники фуртумовского ведомства быстро оформили необходимые бумаги для госпитализации учёного в закрытом медицинском центре. Достаточно скоро специалисты центра научились настраивать его мозг на нужную волну и приводить в состояние исключительного творческого возбуждения. Во время таких сеансов Фуртумов лично присутствовал в больничном боксе и задавал вопросы.

Несчастный историк, введённый врачами в полубессознательное состояние, прикреплённый ремнями к койке, чтобы не могли сместиться подведённые точно к нужным участкам мозга электроды, обильно потеющий, с красным измождённым лицом и закатывающимися белками глаз, истово мечтал о покое и сне. Но каждый задаваемый ему вопрос из-за особенностей его психики и благодаря медицинским манипуляциям немедленно вызывал чудовищную боль, унять которую мог только верный ответ. Подобно раскалившемуся от сложнейших вычислений компьютеру, учёный мучился, стонал, хрипел, терял сознание и вновь пробуждался от боли, при этом притворные или наспех придуманные ответы не приносили ни малейшего облегчения. Только ответ правильный был способен обнулить боль, однако на поиск такового могли уходить долгие минуты, в течение которых никто, включая врача, контролирующего организм историка, не мог быть уверен, что перенапряжённый мозг подопытного не разлетится в клочья от геморрагического взрыва.

Понятно, что на некоторые вопросы учёный не имел возможности быстро отыскать решение, и в этом случае, чтобы сохранить ему жизнь, требовалось вводить шоковое снотворное. Всё немедленно забывалось, боль уходила, однако на восстановление требовалось до нескольких дней. Таким образом, процесс мог растянуться на неопределённое время.

Скрепя сердце, Фуртумов выдал врачам расписку, в которой брал ответственность за жизнь историка на себя, и при их пассивном участии стал лично управлять экспериментом, по своей жестокости превосходящем средневековую пытку. Он не столько ставил перед испытуемым вопросы, требующие вспоминания малоизвестных фактов, сколько конструировал парадоксальные гипотезы, для проверки или достоверного опровержения которых парню требовалось доводить свой мозг буквально до кипения. Все прозвучавшие затем ответы Фуртумов подробно записывал, чтобы после выдать по ним задания обычным исследователям и архивистам.

Вот, например, некоторые из тезисов, которые удалось записать со слов истязаемого уникума:

“Почему Николай II не депонировал сокровища от своего имени - допуская возможность свержения династии и собственную гибель, он всё-таки желал, чтобы сокровища остались служить России, а не поступили в распоряжение к его малоприятным иностранным родственникам.”

“Почему никто не знал, кому доверен императорский фонд,- результат отличной работы царской охранки по дезинформации. Немногочисленные посвящённые допускали, что ключи и шифры могут находиться у церковников, у глав единоверческих общин в Сибири, у близких Распутина, у родственников ненавидевшего деньги Льва Толстого и даже у крымских караимов”.

“Едва ли не главная причина бессилия и скорого краха Временного правительства состояла в том, что обещанные Гучковым зарубежные царские капиталы так и не были взяты под контроль”.

“Первая волна “красного террора” в существенной степени была связана с поиском колоссального закордонного вклада, оставленного царём. Пытки и расстрелы тысяч совершенно неопасных для революции представителей буржуазии и духовенства служили способом вытянуть сокровенную информацию. Однако кроме разрозненных личных капиталов на заграничных номерных счетах получить что-либо особенное не удалось”.

“Ленин полагал, что если царские вклады и существовали, то причастные к ним лица покинули страну ещё весной-летом семнадцатого года. Единственный, кто, по его мнению, что-то ещё мог сообщить, был арестованный Император, и поэтому Ленин настаивал на содержании его в максимальной безопасности”.

“В начале восемнадцатого Ленину стало доподлинно известно, что розыском царских денег за кордном активно занялся Парвус [А.Л.Парвус (Гельфанд) (1867-1924) - деятель российского и германского социал-демократического движения, теоретик марксизма, предприниматель и политический авантюрист. В 1915-1918 гг считался посредником между большевиками и германским правительством]. Вскоре Парвус начал по-настоящему досаждать Ленину просьбами разрешить ему вернуться в Россию, чтобы занять должность наркома финансов. Это стало последней каплей, которая перевела многолетнюю размолвку с Парвусом в открытую ненависть. По утверждению бывшего банкира и агента ВЧК в Финляндии Филиппова, Ленин предлагал Дзержинскому организовать устранение Парвуса, однако тот, замышляя в тот период собственную игру, просаботировал просьбу”.

“Во время церемонии похорон промышленника Второва в мае восемнадцатого, на которые явилась вся не успевшая сбежать за границу московская буржуазия, агенты ВЧК достоверно установили из подслушанных разговоров, что якобы именно Второв распоряжался крупными царскими депозитами в Швейцарии, и, скорее всего, был убит именно из-за них”.

“Незадолго до своего рокового возвращения в СССР Борис Савинков оставил свидетельства, что ключи, находившиеся у Второва, через агентуру Дзержинского могли попасть к Свердлову. Но поскольку при живом Царе никто, кроме Второва, не имел юридического права к ним прикоснуться, Свердлов, удачно воспользовавшись сложной военной обстановкой на Урале, вопреки запрету Ленина отдал распоряжение о казни Императора и его семьи в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Казнь устроили накануне прихода белых, и при этом, спрятав тела во избежание народного почитания, нарочно пооставляли множество улик - дабы информация немедленно разошлась по миру и сняла бы все вопросы о природном бенефициаре…”

“Через Савинкова и Спиридонову о якобы нашедшихся швейцарских счетах Царя в июне восемнадцатого прознали во Франции. Отсюда профинансированное Антантой столь загадочное и малопонятное июльское восстание левых эсеров, в масштабах России заведомо обречённое на неудачу, в реальности предполагало захват одной лишь Москвы - чтобы за несколько дней разыскать нужные документы и предметно допросить на их счёт Дзержинского со Свердловым. Дзержинского эсеры арестовали, а вот Свердлова - не смогли, и он вместе с Лениным, опираясь на латышский гарнизон, подавил путч”.