Юрий Шушкевич - Вексель судьбы. Книга вторая

29/X-1941

Сегодня в моём положении наконец-то обозначились перемены - после обеда в гостиницу прибыл полковник из Abwehr Норманн фон Кольб, который будет заниматься моим вопросом. Встреча была короткой, у Кольба здесь масса других дел и он сказал, что собирается предметно поговорить со мной завтра.

В целом впечатление позитивное - Кольб образован и воспитан, хотя в обращении со мной чувствуется определённая надменность. Поглядим, что будет дальше.

За ужином обсуждали свежие новости с фронта: вермахт наступает на Москву не так быстро, как планировалось. Видимо, сопротивление Красной Армии ожесточённое, и чём ближе к границам города, тем сильней оно будет нарастать. Так что не факт, что в ноябре я окажусь в столице.

30/X-1941

Утром за мной прислали машину и отвезли в городское управление Abwehr, облюбовавшее хорошо мне знакомое здание НКВД на улице Тургенева. Кольб принимал меня в бывшем кабинете Фирсанова, который отремонтировали и изменили до неузнаваемости - дорогая мебель, отделка дубом, бронзовые канделябры, огромный ковёр и портрет Адольфа Гитлера в полстены.

Кольб говорил со мной доброжелательно, однако сходу пресекал все попытки увести разговор в сторону. Вопросы были о моих родственниках, о делах, которые мой дядя до революции вёл в странах Европы, о работе в наркомате. Было очевидно, что в распоряжении фон Кольба имелись абсолютно все сведения, сообщённые мной в ходе предыдущих допросов и застольных бесед с немцами в гостиничном буфете.

Однако прозвучавшее следом предложение полковника стало для меня громом среди ясного неба. Он сообщил, что им принято решение отправить меня на обучение в разведывательную школу в Силезию, и предложил немедленно и здесь же подписать необходимые для этого документы.

Я опешил - оказаться вместо Москвы в Силезии совершенно не входило в мои планы и обесценивало все предыдущие усилия. Я поинтересовался, могу ли я немного подумать, и получил согласие Кольба вернуться к этому вопросу завтра.

Назад в гостиницу я прибыл в совершенно подавленном состоянии, на ужин не ходил и до полуночи провалялся на кровати, не в силах заснуть от тяжёлых мыслей.

31/X-1941

Поистине страшный день.

Утром я решил, что скажу Кольбу “нет”. А когда он потребует объяснений моей неуступчивости - расскажу кое-какие детали о швейцарском вкладе и критической необходимости побывать в Москве. Пусть поймёт, что имеет дело не с каким-то там шпионом, которого можно обучить азбуке Морзе и забросить “в тыл к большевикам”, а с человеком, расположения которого вскоре будут искать все сильные мира сего. И фюрер точно не погладит по голове, если по его вине со мной что-то случится…

Но едва я успел изложить заранее приготовленный минимум сведений, как Кольб прервал меня и начал задавать ошеломляющие вопросы. Он поинтересовался деталями моего разговора со Сталиным и Берией и спросил, действительно ли Раковский погиб во время бомбёжки, когда его везли в Москву. Окончательно он добил меня утверждением, что на месте орловского НКВД он бы не стал тянуть с моим арестом, поскольку я “повёл себя неадекватно”.

Меня прошиб холодный пот - полковник знаком с дневником! Какой же я идиот, что не предусмотрел такой возможности раньше, и ради красного словца поставил под смертельную угрозу все свои планы и саму жизнь!

Мои тайны не защитил ни специально испорченный мелкий почерк, ни постоянное перепрятывание тетради под матрасом или среди грязной одежды. Скорее всего, немцы изъяли дневник, когда возили в бильярд, и сфотографировали все страницы. С того дня прошла неделя, за которую можно было не только всё перевести, но и тщательнейшим образом изучить.

Отчаянье парализовало меня, и в тот момент я был готов отдать все сокровища мира ради того, чтобы навсегда исчезнуть с его лица, сгинуть и раствориться в небытии.

Однако Кольб решил меня не добивать и даже предоставил возможность побороться с охватившим меня смятением, пока делал несколько телефонных звонков.

Когда же наконец мне настало время отвечать - я признался, что более секретов и козырей у меня нет, и потому готов выполнить любое указание германского командования. Однако будет лучше, если германское командование меня немедленно расстреляет.

К моему изумлению, Кольб нисколько не обиделся на эти слова.

— А чего вы хотели добиться в итоге от германского командования, если бы игра продолжала идти по вашим правилам?— спросил он, спокойно закуривая.

— Я бы нашёл пароли, спрятанные у моих родственников в Москве, и попросил германское командование переправить меня в Швейцарию.

— Для того, чтобы затем передать ваши вклады Великому Рейху?

Мне было всё равно, и я ответил так, как думал:

— Максимум, что я бы сделал для Рейха — это заплатил налоги. Не думайте, что я жадный, но всё остальное, что там лежит, Рейху совершенно не нужно. Не нужно, по крайней мере, пока идёт война. Сталину, как вы, наверное, у меня прочли, оно также сейчас не нужно. Однако после окончания войны, когда начнёт формироваться неведомый нам новый мировой порядок, принадлежащие мне сокровища могли бы поспособствовать…

— Поспособствовать тому, чтобы западные плутократии с помощью денег добились всего того, чего не смогли взять с помощью пушек?

— Я ненавижу западный капитализм так же как и вы, надеюсь. Этот строй обречён на деградацию и скорый упадок. В то же время процесс превращения финансового капитала из частной силы в силу общественную, которая по своей преобразующей способности превзойдёт любую революцию,- это историческая закономерность, которую никто не в состоянии отменить. Возможно, не будет ни Германского Рейха, ни СССР, ни Соединённых Штатов - всё в мире станет совершенно по-другому. И я, в отличие от других людей на финансовом Олимпе, эту закономерность предвижу, понимаю и готов способствовать тому, чтобы она воплотилась в жизнь как можно скорей и с наименьшими издержками.

— Не советую вам в других местах говорить, что Германского Рейха не станет,— усмехнулся фон Кольб.— Впрочем, вы высоко себя цените. Оказаться в компании таких фигур, как Рокфеллеры или Барух, для меня было бы не столько престижно, сколько одиноко. Вы в России один такой смелый и амбициозный?

— Раковский смог бы сыграть эту роль лучше меня.

— Раковский, Раковский… Даже если бы он был жив, он слишком стар. К тому же он еврей.

— Мне казалось, что Раковский - болгарин.

— Согласно нашим данным, он родился в польском местечке, а затем подделал документы.

— Странно. Раковский рассказывал, что во время войны с Турцией в их доме останавливался русский генерал Тотлебен. Вряд ли бы царский генерал выбрал для постоя дом сбежавших из Польши семитов.