Наталья Суханова - Весеннее солнце зимы. Сборник

…Все тяготы высадки на Шестую и Седьмую планеты пришлись почти целиком на меня. Марта держалась, как случайный попутчик, которого неизвестно зачем заставили куда-то завернуть по дороге, зайти, и вот он теперь нетерпеливо ждет одного — когда можно двинуться дальше, каждый раз раздражаясь, если его заставляют задерживаться.

Она совсем забыла, для чего мы посланы, для чего проделали этот неимоверный путь. Заставить ее работать можно было, только указав объем работы, не сделав которой мы не можем двинуться дальше. Только тогда она и работала. Ничто не имело в ее глазах ценности с тех пор, как она узнала Пятую.

Иногда она приходила ко мне ночью, чтобы поговорить. Она грезила о моей любви к ней на Пятой планете, словно там я и остался, здесь же был только наперсник, только посвященный.

Но все это было еще терпимо. Пока мы не обнаружили на Седьмой это вещество, этот клубок спутанных нитей, эту совсем необычную форму жизни! Пока мы не обнаружили Филиформис!

Вначале, обнаружив вещество, я только понял: кажется, это выход, выход из природного кризиса на Земле! Я провел возможные опыты — в самом деле, это был выход! Но я уже чувствовал, понимал, что это нечто большее! Что я у истоков; иной жизни, у некой Первоклетки , но совершенно другой, неожиданной, таящей ошеломляющие возможности! Иной материал, иной обмен, иная энергия — и какая! А главное — структура! Дух захватило, когда я представил, во что это может воплотиться, если преобразуется, соединится в нечто, подобное мозгу! Иная жизнь, иное бытие, колоссальные вероятности! И это только то, что мог я понять, сообразить! А ведь было, да и есть, в Филиформисе такое, что мне с моим уровнем знания не осилить. Совершенно другой, невиданный принцип!

Я забыл в эту минуту, что Марта уже не та, уже заражена Планетой Счастья. Я бросился рассказать, на что мы наткнулись, когда уже не ожидали этого! Видя ее неподвижное лицо, я думал, что она не понимает, может быть, не доверяет моим выводам. Я еще раз попытался ей объяснить, что Нитевидное вещество — это и непосредственный, оптимальный выход из природного кризиса на Земле, и в то же время форма, таящая в себе неисчерпаемые возможности развития живой и мыслящей материи!

Марта почти не слушала меня. Больше у меня не было времени. Я бросился туда, где нашел вещество, распорядившись, чтобы Марта сделала пока необходимые анализы.

Вернулся я поздно, все еще вне себя от восторга. Просмотрев результаты анализов, сделанных Мартой, я поразился: этого просто не могло быть! На другой день я сделал контрольные пробы — и точно: результаты были подогнаны, попросту навраны Мартой, она не хотела, чтобы мы тратили время и силы на Филиформис!

Больше я не поручал ей анализов. Что угодно, но Филиформис я не мог ей доверить! А между тем времени было в обрез — и потому, что выходили сроки нашей экспедиции, и потому, что там, на Земле, на оставленной нами Земле, остра нуждались в нашей находке. Один я не мог успеть сделать все как нужно. Да дело даже не в том! Не в том, что я не успел бы провести всех необходимых анализов! Что говорить, я с самого начала знал, что возьму Филиформис с собой на корабль. Возьму, не проверив как следует, — проверить по-настоящему я все равно бы уже не успел. Возьму в любом случае — даже если это будет угрожать самому нашему существованию.

Я слишком хорошо понимал, что при сложности космических экспедиций исследование Филиформиса непосредственно на Седьмой отодвинется на сотни лет, даже если нам удастся вызвать исключительный интерес к нему. И это в лучшем случае! Но ведь интереса может и не возникнуть. Может статься, мы не сумеем объяснить… И, кроме того, мало ли что могло произойти на Земле за это время. Может, человечество обеднело или неизлечимо больно. Может быть, Филиформис — единственное его лекарство… Может быть… мало ли что может быть… Я уже знал, знал, что возьму этот «клубок», даже если воспротивится Марта.

Но она и не подумала возражать. Она даже обрадовалась, что я решил взять Филиформис. Она согласилась бы взять в корабль чуму и холеру, только бы не задерживаться нигде больше. Лишь бы стартовать! Она сделалась больна от нетерпения, от ожидания старта. Только бы стартовать — больше ее ничто не занимало!

Я один нес все работы по навигации в космосе. Я один ломал себе голову над устройством биокамеры для Филиформиса. Я один проводил какой-то минимум опытов.

На мои попытки образумить ее Марта как-то сказала:

— Оставим это. Нам не понять друг друга. Ты запрограммирован на открытия, на поиск. И даже если они станут бессмысленны, ты их не оставишь, ты все равно будешь искать и открывать.

— Ты что же, считаешь — нет больше смысла в поисках? После Пятой…

Она только пожала плечами.

Мы были каждый сам по себе. Мы находились рядом, отрешенные друг от друга вернее, чем если бы нас разделяла Вселенная.

Каждый был погружен в свои мысли. Каждый был занят своим.

Я все думал тогда, действительно ли этот Филиформис — такое уж новое, такое небывало новое?

То есть, если сказать понятнее, это, конечно же, был новый, совершенно новый принцип по сравнению с тем, что знали в Солнечной в наше с Мартой время. Но в том-то и штука, что мы находимся в столь дальнем путешествии, что можем стать на Земле гостями из прошлого . Сто пятьдесят лет, думал я, отделяет нас от тех, кому мы должны принести новости . Из будущего мы вернемся на Землю или из прошлого? Не станут ли за это время наши новости анахронизмами? Возможно, едва станет известно, что нам не встретилось иной цивилизации, как интерес к нашему путешествию сменится любопытством к нам самим — тем интересом, с которым взрослые читают свои детские письма, юношеские дневники. Тщетно мы будем кричать, что Пятая планета и Филиформис — это и есть мы, самое дорогое нам, то, ради чего мы жили и без чего жить не хотим, не можем!

Кто-то вспомнит, что аналогичный нашему Филиформису принцип был разработан на Земле пятьдесят, семьдесят, сто лет тому назад и от него отказались. Кто-то другой заметит, что принцип, однако, несколько иной — и это смягчит его участь. Нитевидное передадут в Институт Второстепенных Проблем, где подвизаются те, что не были способны на большее. Смертный приговор нашей находке окажется замененным пожизненным заключением, медленным умиранием.

В старину некий ученый, ратуя за разумные машины, утверждал, что, в отличие от человека, они никогда не повторяют однажды сделанной ошибки (та абсолютизация истины и ошибок, которая повинна в стольких потерях). Киборги научились не только делать, но и повторять ошибки! И вот теперь — неужели жизнь отомстит мне, киборгу, за недальновидную похвальбу одного из наших создателей? Неужели нашу находку похоронят, сочтя ее ошибкой? Неужели к ней не вернутся, как возвращался в свое время я к ошибкам и заблуждениям прошлых веков?