Наталья Суханова - Весеннее солнце зимы. Сборник

— Ну, расскажи, доченька, как вы тут жили.

— Я росла, — рассеянно ответила Ина, занятая выбором игрушек.

— А мама часто ходила в кино, на танцы?

И хотя большая часть ее мыслей была за прилавком, Ина ответила так, как ему приятнее:

— Куда от меня пойдешь-то?

— Значит, воспитывала? — повеселел маленький отец.

— Воспитывала, — вздохнула Ина и показала на выбранную игрушку.

Но это было еще не все. Возвращаясь из магазина, она свернула на знакомый бульвар.

— Видишь, какие листья: наполовину летние, наполовину зимние?

Однако отец не заметил, ни как красиво она это сказала, ни то, что листьев почти и нет уже и они совсем зимние.

Ина не стала повторять, а показала на двухэтажный дом:

— Тут старенький дедулечка живет. Не наш, а другой. К нему нужно зайти.

— Может быть, в следующий раз? — возразил неуверенно отец, но Ина покачала головой:

— Он очень старенький. Он даже помереть может. И всё книги читает.

Когда старик открыл дверь, отец рассыпался в извинениях:

— Может, мы не вовремя… Дочка тащит и тащит…

— Ах да, — сказал, вспомнив, старик, — кукла с оторванной рукой, да?

— Вы уж простите… Я даже не понял…

— Да ну что вы! Входите. Я одинокий вдовец — людям рад.

— Дядя, можно я завтра принесу куклу починить?

— Ну, конечно. Я уже думал, ты ее выбросила.

— С этой куклой беда, — покачал головой отец. — Я уж и не разберусь, кто прав, кто виноват. Знаете, до скандалов доходит. Жена говорит — упрямый бездушный ребенок, чурбан ей дороже матери.

— Бывает, — кивнул старик. — Все ведь не так просто. Еще Маркс писал что-то такое насчет вещей, что они как бы несут в себе родовую сущность человека… Ну, а кукла в детстве — это… Я, помню, сам в детстве…

Ина ушла с конфетами к кораблям, а старик и отец пили чай, и обрывки их разговоров доносились до занятой игрой девочки. Старик ласково улыбался, отец раскраснелся.

— …Жена моя «я» свое любит. Она красивая, ну а я, сами видите. Вы не думайте, она не гуляла… Просто ей досадно, что я ростом мал.

— Это по молодости. Потом пройдет…

— …У нас ребенок…

— …живую душу поломать нетрудно…

— Я же тоже это думаю. Для себя решить просто, а разве, хотя бы я, вправе лишать…

— Человека вырастить — сложная штука…

— …Я ведь ему приемный сын, а так получилось, что, кроме меня, у него никого и нет. Душа у него, как у женщины, нежная.

— Мужчина-то иногда еще нежнее женщины.

— Совершенно правильно. Это очень верно…

…Всю дорогу домой отец был весел.

— Молодец, дочка, — два раза сказал он ей, — с умным человеком меня познакомила.

И она от гордости серьезная была: все хорошо она сделала — и отца развеселила, и о Маринке договорилась.

Однако когда она проснулась ночью — от дыма, или от света, или еще от чего, — отец почему-то сидел возле, в трусах и майке, и курил, и чуть не плакал.

Ей даже досадно стало: столько она старалась — и к старику его водила, и все — и вот зря. И еще ей было досадно, что он такой не солдат.

— Зря ты снял военную одежду, — опять сказала она.

— Спи, доченька, — погладил он ее по голове, и снова она испытала смешанное чувство — непривычности этой руки и нежной жалости к отцу, как к Маринке.

— Завтра сходим к дяде-старичку, — сказала она, улыбаясь сонно и ободряюще.

— Сходим, — безрадостно согласился он. Он ушел, и было грустно, и смыкались глаза, и неподвижно висел в окне острый серп луны.

— Спи, малышка, — вздохнула она, бережно прикрывая Маринку. — Спи — мама с тобой.

Девочка дачников была не похожа ни на толстую Зойку, ни на худую цепкую Любку.

Пока дачники переносили с подводы вещи, она сидела на скамейке, держа на коленях потрепанного мишку. Когда разгрузка закончилась и девочке разрешили погулять, она подошла к детям и сказала:

— Мы приехали на лето. Меня жовут Натэлла. А ваш?

Любка дурашливо скривила лицо и, передразнивая, крикнула:

— А наш жовут Какваш! Какваш — наше имя!

— Это она шутит, — басом объяснила Зойка. — Она всегда шутит.

Вместо продолжения беседы Любка гикнула и помчалась к лесу.

— Но-но, моя кобылка, лошадка моя хромая, скотинка моя ненаглядная, чтоб тебя разорвали волки! — кричала она, вскидывая вбок ноги.

— Там, на поляне, есть земляника, — опять объяснила Зойка, и все, и Андрей и Натэлла тоже, побежали следом за Любкой.

Бегала Натэлла как-то неловко и далеко от всех отстала. А у ручья и вовсе застряла. Где и всего-то дела — хлопнуть ногой о прутья и, опережая брызги, выскочить на сухое, — она пробиралась очень долго, сосредоточенно сопя. Все это время Андрей стоял на другом берегу, оторопело на нее глядя. Девочка выбралась на берег, поддернула под рукой съехавшего мишку и, не обращая внимания на Андрея, побежала, прихрамывая, вслед за девочками.

Была она как маленький ребенок. Не видела ягод. Боялась ступить на траву. Под горку спускалась, сев на корточки.

— Но-но, лошадки мои, шевелитесь! — кричала Любка.

Зойка хохотала, Натэлла же смотрела так внимательно, словно Любка говорила путное.

Это была очень серьезная девочка, Андрей никак не мог вынести ее взгляда, его прямо вертело и выламывало всего, когда Натэлла смотрела на него. Поэтому он старался на глаза ей не попадаться, а наблюдать откуда-нибудь сбоку.

Когда вернулись, Любка предложила играть в дочки-матери. Она ложилась на топчан и говорила:

— Ой-ой! Ой, позовите доктора! Ой, живот болит! Ой-ой-ой!

— Ой, доктора! — выкатывала глаза Зойка. — Ой, доктора! Доченька Натэлла, бежи за доктором!

— Куда бежать? — спрашивала Натэлла.

— Бежи к кустам! — торопливо подсказывала Зойка и: — Ой, Люба, в больницу надо!

Потом взрослым сладким голосом ворковала:

— Ой, милые соседи, у нас же радость, у нас же прибавление семейства, у нас же народился ребеночек!

— Доченька! — протягивала Любка Натэлле куклу. — Покачай сестреночку, посмотри, какая же она сладенькая! Рыбочка моя, золотце! Покачай, покачай сестренку, не бойся, доченька!

Внимательно сдвинув брови, Натэлла брала куклу.

— Да не так, не так, доченька! Кто же так берет дите? Вот как надо! Смотри, — прибавляла она строго, — будешь так качать, ж… набью.

— А ты, — вдруг оборачивалась Любка к Андрею, — чего стоишь баран барано?м? Уже залил глотку, уже вылупил глазища свои бессовестные?!

— С утра нализавши! — вставляла Зойка.

— У-у, идол бездушный, у-у, пьяная морда, когда же ты сдохнешь под забором, руки развяжешь нам!

Обрадовавшийся веселой роли, Андрей валился на землю, орал песни.

Потом вышла ссора. Натэлла, дождавшись своей очереди быть мамой, тоже сказала: «Ах ты, моя крошка!» — и прижала к груди медвежонка, как вдруг Зойка хрипло расхохоталась и крикнула: