Грегори Бенфорд - Панорама времен

— Если она сработает.

— Наоборот. Сигнал стал проходить лучше.

— Что там передается?

— Информация по биологии. Более подробно о тахионах.

— Это хорошо? Я хотела спросить, тебе-то какая от этого польза?

— Я думаю все сопоставить, когда получу достаточно информации. Мне нужно получить одно ясное заявление, чтобы подтвердить мои догадки. И тогда все станет на свои места.

— О чем ты догадываешься? Гордон молча покачал головой.

— Ну давай. Мне-то ты можешь сказать?

— Нет, не могу. Я никому ничего не скажу, пока не перестану сомневаться. Все это очень большое дело должно быть моим. Я не хочу, чтобы хоть слово стало известно, прежде чем я смогу все точно узнать.

— Господи, Гордон! Это ведь я, Пенни! Ты меня помнишь?

— Слушай, я все равно ничего не скажу.

— Черт подери, ты совсем помешался?

— Если тебе не нравится, можешь оставить меня в покое.

— Да, возможно, я так и сделаю.

Лакин старался не говорить с Гордоном ни о чем, кроме лабораторных занятий. Купер тоже отсиживался в своем крохотном студенческом закутке и редко обращался к Гордону даже в тех случаях, когда на чем-нибудь застревал. Гордон сам старался как можно реже ходить в деканат физического факультета на третьем этаже. Секретариату приходилось искать его в лаборатории. Он приносил с собой завтрак и съедал его, одновременно следя за аппаратурой ЯМР-установки и борясь с постоянно возникавшей проблемой соотношения уровней сигнала шумов, а также наблюдая за изгибающимися линиями резонансных кривых.

— Доктор Бернстайн?

— А? — Гордон задремал перед экраном осциллографа. Он быстро бросил взгляд на резонансные линии, но их ничто не искажало. Хорошо, значит, ничего не упущено. Только после этого он взглянул на стоявшего перед ним худощавого человека.

— Я из Ассошиэйтед Пресс. Готовлю большую статью по результатам, полученным Рамсеем и Хассингером. Знаете, их доклад вызвал серьезную озабоченность общественности. Я подумал, что вы могли бы посмотреть на тот вклад, который внесли сотрудники другого факультета, и…

— Почему вы обратились ко мне?

— Я не мог не заметить, что во время доклада и ответов на вопросы профессор Рамсей все время поглядывал на вас. Вот я и подумал, не могли ли вы оказаться “другим источником”, о котором говорил Рамсей?

— Когда он это сказал?

— Вчера, когда я брал у него интервью.

— Ерунда.

— В чем дело, профессор? Мне кажется, вы чем-то озабочены.

— Нет, ничего. Мне нечего вам сказать.

— Вы в этом уверены, профессор?

— Я уже сказал, что мне не о чем с вами говорить. Пожалуйста, уходите.

Корреспондент открыл было рот, но Гордон показал большим пальцем на дверь:

— Уходите, я сказал, уходите!

Гордон работал каждый день, постепенно собирая предложения из обрывков. Сигналы приходили без всякой последовательности. Техническая информация повторялась многократно, возможно, для того чтобы ее обязательно правильно поняли, несмотря на ошибки передачи и приема. “Но почему? — думал он. — Эта информация подтверждает мои предположения. Но ведь должно быть разъяснение к этому тексту”. Должно быть какое-то рациональное объяснение всему этому. Однажды вечером ему приснилось, что дядя Герб наблюдает за тем, как он, Гордон, играет в шахматы на Вашингтон-сквер. Он смотрел, как Гордон передвигал по клеткам фигуры, хмурился и повторял с упреком:

— Избави Боже от рационального объяснения.

В понедельник, 5 ноября. Гордон приехал на работу поздно, задержавшись из-за бессмысленного спора с Пенни по поводу каких-то незначительных домашних дел. По дороге он включил радио. Среди главных новостей сообщалось, что Мария Гепперт-Майер из Университета Ла-Ойи получила Нобелевскую премию по физике. Гордона так ошарашила эта новость, что он только-только успел прийти в себя, чтобы повернуть на аллею, ведущую к университету. Сзади раздался громкий гудок “линкольна”, а его водитель — тот самый человек в шляпе, который ездил днем с включенными фарами, — наградил его сердитым взглядом. Майер получила премию за создание модели оболочки ядра. Вместе с ней разделили награду Юджин Вигнер из Принстона, а также Йоханнес Йенсен из Германии, который параллельно разработал эту модель.

В этот день после обеда в университете состоялась пресс-конференция. Мария Майер вела себя очень скромно и застенчиво отвечала на обрушившийся на нее град вопросов. Гордон тоже пришел на пресс-конференцию. Вопросы в основном задавали глупые, но этого следовало ожидать. Добрая женщина, которая остановила его однажды, чтобы поинтересоваться результатами работы, в то время как факультет его игнорировал, теперь стала обладательницей Нобелевской премии. У Гордона это никак не укладывалось в голове. Неожиданно у него возникло ощущение, что все начинает сходиться в этом месте и в это время. Исследование, выполненное здесь, имеет важное значение. Еще Кэрроуэн с их загадкой квазаров; порядок расположения частиц Гелл-Манна; видение Дайсона, Маркузе и Мария Майер; а также новость о том, что сюда направляется Джонас Салк, чтобы построить новый институт. Ла-Ойя стала связующим узлом.

И очень хорошо, что он оказался здесь.

Сила сигнала вдруг резко возросла. В послании содержались целые параграфы по теории Вилера-Фейнмана. Гордон позвонил Клаудии Зиннес, чтобы узнать, получила ли группа в Колумбийском университете те же самые результаты.

— Нет, по крайней мере в течение последних пяти дней, — сообщила она. — Во-первых, сломалось оборудование, во-вторых, заболел гриппом тот аспирант, который этим занимался. Я думаю, он переутомился.

— Вы хотите сказать, что ничего не получили?

— В эти дни — ничего.

— А вы сами не могли бы этим заняться?

— Я займусь завтра. У меня очень много других дел.

— Да, конечно. Я бы хотел только получить подтверждение, и все.

— Но у вас уже сейчас есть такое подтверждение, Гордон. Я имею в виду сам эффект.

— Важен не только сам эффект. Клаудиа, еще раз просмотрите полученные ранее сигналы. Подумайте о том, что они могут означать.

— Гордон, я не уверена, что мы знаем достаточно, чтобы…

— Хорошо, я согласен. Большинство полученных мною данных — фрагменты, обрывки предложений. Но в них чувствуется какая-то логика.

— Сначала данные, Гордон. Потом мы, может быть, создадим какую-то теорию, — сказала она безапелляционным тоном преподавателя, который он помнил еще со времен аспирантуры.

— Правильно. — Он по собственному опыту знал, что там, где дело касалось экспериментальной физики, с ней лучше не спорить. Она имела достаточно жесткие взгляды в науке.

— Я обещаю начать завтра.