Лестер Дель Рей - Опасные видения (сборник)

Результат: трехмерное произведение, состоящее из краски, застывшей как скорлупа, на нескольких уровнях под внешней оболочкой. Скорлупки имеют разную толщину, но все они настолько тонкие, что свет проникает сквозь верхнюю оболочку на нижнюю, если картину поворачивать под разными углами. Часть оболочек-скорлупок служит лишь как отражатели, чтобы усилить световой поток и таким образом улучшить обзор внутренних деталей.

В выставочном зале картина крепится на автоматической подставке, которая поворачивает «холст» на двенадцать градусов влево от осевой линии и затем вправо от оси.

Звучно квакает фидео. Чиб, чертыхаясь, сомневается: не отключить ли его. Хорошо хоть это не внутренний переговорник с очередной Маминой истерикой. Нет, для Мамы еще рано; она позвонит, и довольно скоро, если начнет по-крупному проигрывать в покер.

О сезам, откройся!

Старший Виннеган пишет в своих «Частных высказываниях»:

«Через двадцать пять лет после того, как я скрылся с двадцатью миллиардами долларов и случилась моя мнимая смерть от сердечного приступа, Фалько Аксипитер снова напал на мой след. Тот самый детектив из Финансового управления, взявший себе имя Фалькон Ястреб при вступлении в эту должность. Какое самолюбование! Да, он такой же остроглазый и безжалостный, как хищная птица, я боялся бы его, если б не мой возраст: мне слишком много лет, чтобы пугаться обыкновенных человеческих существ. Кто распустил путы на ногах ловчего сокола, кто снял колпак с его головы? Каким образом вышел он на старый, давно остывший след?»

Взгляд у Аксипитера точно как у чрезмерно подозрительного сапсана, который старается осмотреть каждую щель, паря над землей, который заглядывает в собственную задницу проверить, не спряталась ли там какая утка. Светло-голубые глаза мечут взгляды, подобные кинжалу, что выхватывают из рукава и кидают быстрым движением кисти. Они прощупывают все вокруг, вбирая с шерлок-холмовской проницательностью мельчайшие существенные детали. Его голова поворачивается то вперед, то назад, уши подрагивают, ноздри раздуваются, это сплошной радар, сонар, обонар.

— Господин Виннеган, прошу прощения за ранний звонок. Я поднял вас с постели?

— Разве не видно, что нет? — говорит Чиб. — Нет нужды представляться, я вас знаю. Уже третий день вы ходите за мной по пятам.

Аксипитер не краснеет. Он — гений самообладания, стыдливость проявляется у него где-то в глубинах кишечника, где никто ее не видит.

— Если вы знаете меня, тогда, наверно, сможете объяснить, зачем я звоню?

— Я еще не полный идиот, чтобы объясняться с вами.

— Господин Виннеган, я хотел бы поговорить о вашем прапрадеде.

— Он умер двадцать пять лет назад! — выкрикивает Чиб. — Забудьте о нем. И не лезьте ко мне. И не пытайтесь заполучить ордер на обыск. Ни один судья не выдаст вам ордера. Для человека его дом — его убожище… убежище, я хотел сказать.

Он думает о Маме и во что превратится этот день, если вовремя не убраться из дома. Но ему нужно закончить картину.

— Исчезни с глаз моих, Аксипитер, — говорит Чиб. — Пора пожаловаться на тебя в Полицейское управление. Уверен, что там у тебя спрятана фидеокамера — в дурацкой шляпе, что у тебя на голове.

Лицо Аксипитера остается спокойным и бесстрастным, как алебастровая маска Хора, бога с орлиной головой. Возможно, его внутренности чуть раздувает от газов. Если так, он выпускает их незаметно для окружающих.

— Если вам так угодно, господин Виннеган. Однако вам будет очень непросто избавиться от меня. В конце концов…

— Исчезни!

Переговорник свистит три раза. Если что-то повторяется трижды — это Старик.

— Я подслушивал, — говорит стодвадцатилетний голос, гулкий и глубокий, как эхо в гробнице фараона. — Хотелось бы повидаться до того, как ты уйдешь. Другими словами, не мог бы ты уделить пару минут старожилу в его сумеречный час?

— Иду прямо сейчас, дед, — говорит Чиб, сознавая, как сильно он любит своего Старика. — Тебе принести чего-нибудь?

— Да, и для желудка пищи, и для ума.

Der Tag. Dies Irae. Gotterdammerung. Армагеддон. Сдвигаются тучи. Время сотворить или разрушить. День сомнений: идти — не идти? Все эти звонки и предчувствие, что будут еще и другие. Что принесет с собой конец это дня?

Чиб шагает к выгнутой двери, та откатывается в щель в толще стены. Сердце дома — овальный семейный зал. В первом секторе, если идти по часовой стрелке, расположена кухня, отделенная от семейного зала складными ширмами шестиметровой высоты. Чиб изобразил на них сцены из египетских гробниц, это его очень тонкий намек на пищу, которую мы едим сегодня. Семь тонких колонн по кругу зала отмечают границу жилых помещений и коридора. Между колоннами также растянуты гармошки высоких ширм, разрисованных Чибом в тот период, когда он увлекался мифологией америндов.

Двери всех комнат в доме выходят в коридор, он тоже овальной формы. Комнат всего семь, шесть из них — это комбинация спальни, кабинета, мастерской, туалета и душа. Седьмая комната — кладовка.

Маленькие яйца внутри больших яиц внутри огромных яиц внутри мегамонояйца на грушевидной орбите внутри яйцевидной Вселенной; самая последняя теория космогонии утверждает, что бесконечность имеет форму куриного плода. Господь Бог нахохлился на космическом насесте, издавая плодотворное кудахтанье раз в миллиард лет или около того.

Чиб пересекает прихожую, проходит между двух колонн, они вырезаны его собственной рукой в виде нимфеток-кариатид; он входит в семейный зал. Мать смотрит краем глаза на сына, который, как она считает, быстро скатывается к умопомешательству, если уже не спятил. Частично она виновата в этом, ей бы подавить в себе отвращение, а она психанула в какой-то момент, и все из-за этого оборвалось.

А теперь она толстая и некрасивая, о Боже, какая толстая и некрасивая! Если рассуждать трезво или даже нетрезво, у нее все равно нет надежды начать все сначала.

«Вполне естественная вещь, — повторяет она сама себе, вздыхая, негодуя, заливаясь слезами, — что он променял любовь матери на неизведанные, упругие, округлые прелести молодых женщин. Но оставить и их тоже? Он не голубой. С этим у него покончено в тринадцать лет. В чем же причина его воздержания? И он не занимается любовью с помощью форниксатора, что можно было бы понять, хотя и не одобрить.

Боже, где, в чем я ошиблась? Если посмотреть, у меня все в порядке. А он сходит с ума, точно как его отец, Рейли Ренессанс — так, кажется, его звали, — и как его тетка, и как его прапрадед. Все из-за этой живописи и этих радикалов, Юных Редисов, с которыми он водится. Он уж очень утонченный, очень чувствительный. Не дай Бог, если что случится с моим мальчиком, мне придется ехать в Египет».