В. Бирюк - Пристрелочник

Туман начинал редеть, когда мы чуть отскочили от берега и встали носом навстречу разбойничкам в паре сотен шагов впереди по курсу первого ушкуя. Только и хватило времени, чтобы подцепить доспехи да оружие, достать из тулов луки. Я уже говорил, что мои блочные луки можно хранить с натянутой тетивой?

Мерный плеск вёсел о воду, размеренное дыхание гребцов, скрип уключин… в тумане проявились очертания лодии, резная голова коня на носу, низкосидящие, из-за перегруза, борта, чей-то негромкий, утомлённый, чуть осипший, хорошо различимый молодой голос:

— Коряга по носу, примай влево, багор подай.

Вперёдсмотрящий, замученный бессонной ночью, углядел нашу пирогу и принял её за плывущую по течению корягу. На Руси такое — повсеместно. Конечно, нынче не половодье, когда сходные «подарки речникам» стаями ходят. Но и летом отдельные экземпляры встречаются.

На ушкуе не табанили — продолжали равномерно опускать вёсла в воду. Видимо, кормщик просто сдвинул кормило. Рядом с коньком на носу лодки в тончающей пелене тумана забелело ещё одно пятно. Похоже, напарник с багром подошёл. Чтобы оттолкнуть топляк в нашем лице.

Тут Салман лёг на дно, растопырившись руками и ногами в борта нашего корыта.

Ух, как я не люблю бескилевые кораблики!

А мы с Суханом встали в рост. С изготовленными луками в руках.

У этих пирог глубина внутри — меньше колена. У ушкуев — по самые… «вам по пояс будет». Но они загружены с верхом. В воде сидят глубоко. И я с высоты своего роста, сквозь прицел своего лука спокойно наблюдаю все внутренности кораблика. А дистанция уже — шагов тридцать. То есть, для нормального лучника с нормальным инструментом — вообще ничего.

— Мой — левый. Пуск.

Двое на носу вякнули и улетели внутрь. Пара вёсел на борту встали вверх — гребцы со скамеек полетели. Ушкуй вильнул в одну сторону, в другую, довернулся к нам бортом, и ещё пара стрел легли в плохоразличимую шевелящуюся кучу людей в куче барахла.

Течение постепенно сносило нашу лёгкую лодочку ближе к новгородцам. Там вопили, дёргали в разные стороны вёсла. Деревянный стук, русский мат, женский взвизг, влажный ляп и волжский всплеск… Что-то выпало за борт.

В какофонии раздался, наконец, осмысленный командирский голос:

— Щиты! Топоры! Мать…

И захлебнулся. Уже был виден их главный, видно, как он потрясает топором и отшвыривает за шкирку в сторону какого-то из непроснувшихся ватажников. И улетает за борт — Сухан вогнал стрелу ему прямо в грудь. А я углядел, наконец-то, кормщика.

Дядя попытался спрятаться. Но среди толчков, сотрясавших лодку, он потерял шапку. Порозовевшая плешь светит в молочной пелене тумана как маячный огонь.

Бросить кормило, даже пытаясь укрыться от стрелка… Настоящий кормщик не отпустит рулевое весло даже в смерти. Его выгнуло от попадания моей стрелы. Вот так, «встав на мостик», спиной над бортом, с кормилом, плотно прижатым к груди, он и ушёл, плешью вперёд, в Волгу.

А мы с Суханом повторили. В общую смутно шевелящуюся толпу. И — по-третили.

Ушкуй развернуло поперёк течения, нашу лодочку уже принесло под борт к новгородцам, когда мы пустили последнюю пару стрел. В двух добрых молодцев, успевших ухватить щиты и топоры.

Всё чем могу: на такой дистанции лёгкие, круглые, типа мордовских, трёх-пятикилограммовые щиты речных шишей — стрелу не держат. Надо брать старославянские, трёх-пятипудовые. Не взяли? — «Лови, фашист, гранату».

Я закинул на борт ушкуя «кошку», упал на колени и подтянул лодочку к ушкую.

Факеншит! Чудом не перевернулись! Салман несколько преждевременно решил, что его роль балласта на дне этой… каноёвины — закончилась. Всё время, пока шла лучная стрельба, меня, честно говоря, больше волновала не возможность ответа или точность попадания, а та осиновая хрень, которая играла у нас под ногами. Почему, собственно, и Сухан не использовал свои сулицы — перевернёмся нафиг!

«Соколиный Глаз предложил Дункану и его спутникам сесть в носовую часть пироги, сам же поместился на корме — и стоял так прямо, будто под его ногами была палуба большого корабля, сделанного не из древесной коры, а из гораздо более прочного материала».

Вот всё не так! Кроме: «сам поместился на корме». А остальное — ну совсем не про нас!

Так что, на борт вражеского корабля я вступил последним. Очень осторожно. Не из-за злых ворогов, а из-за пытающейся выскочить из-под моей пятки долблёнки. Не зря подобные лодочки называют ещё и душегубками. Чуть потерял баланс — потерял всё. Главное — осторожно, не спеша…

Спешить — нужды не было. Два чудака поплюхались в воду и погребли в сторону берега. Одного я чётко снял стрелой. Прямо в голову, как убили, не знаю кто, парня из Дворковичей, когда наша лодейка перевернулась после Бряхимовского боя. А второго… — не уверен. Стрела вошла в воду около шеи. Но зацепила ли…?

Остальные — семь новгородских мужиков, успевших схватить топоры и выставить ножики. Против Сухана с его топорной молотилкой и Салмана с полуторным булгарским палашом? Без доспехов и возможности манёвра… Даже не смешно.

Четыре покойника впереди — сразу, трое задних — покидали сброю и попадали на колени. Сухан вязал пленников, под присмотром нашего «Чёрного Ужаса». Я потыкал «огрызками» в лежащие тела, дорезал раненых.

Попытался успокоить нашу мордовку. Её сунули под кормовую палубу. Она не понимала моих слов, только нервно дёргалась, пытаясь улыбнуться мне в ответ.

Тут из редеющего тумана донеслось:

— Эй, на Рыжем. Что там у вас?

Бли-и-ин! Второй ушкуй подходит. Весь бой, от «коряга по носу» до жалкой улыбки освобождаемой полонянки, занял не более минуты. Но звук по воде разносится далеко, мы остановились, потеряли ход, течение несёт нас вниз, а навстречу идёт второй ушкуй.

— Братцы! Помогите! Бейте их! Их тута…

Один из наших пленных ушкуйников решил позвать на помощь.

Зря. Салман как стоял с палашом в руке, так и махнул. Наотмашь. Целя в разинутый в крике рот. Верхняя часть черепа вылетала в реку. Тело, поливая всё вокруг мозгами и кровью, рухнуло на борт, ноги пару раз рефлекторно дёрнулись.

И остановились: на них упали тела двух других пленников. Трупы. Сухан вытащил свои топоры и вогнал их обоим, связанным, стоящим на коленях, в затылки.

— Т-ш-ш.

Это я — мордовке. Она заворожено кивает, запихивает себе в рот концы платка обоими руками. И воет. Внутри себя. Очень тихо.

Показываю воинам на вёсла. Сам беру одно. Конечно, гребцовое весло — не рулевое, но других-то нет. Салман с Суханом выбирают скамейку в передней части ушкуя, где вёсла остались с обеих сторон.

Ра-аз-два-а, ра-аз-два-а, тихо, навались… ушкуй начинает двигаться, уходить с дороги своего напарника. В тишине чуть слышен плеск наших вёсел… выскочим. Уже бурунчик под носом пироги, которая тянется за нами на кошке. Чуть не забыл! Оставляю рулевое, подтягиваю пирогу, осторожненько, стараясь не прикасаться, не опираться на борт этого… корытца, вытаскиваю в ушкуй наши прибамбасы. И слышу: