В. Бирюк - Пристрелочник

Народу — никого, хотя в трёх местах дым от недавних костров идёт.

Подошли на полста шагов к берегу, снова вздёрнул ихнего «посла».

— Эй, на берегу! Давай меняться! Ваших на наших.

На второй лодочке Салман их мальчишку приподнял, над бортом покрутил, назад в лодку сунул. Тишина. Молчат. Они что, думают, что я подойду к берегу, вылезу на песочек, а они тут из-за своих… вешал — по-выскочат, нас стрелами — по-натыкивают?

Ждём. Тихо. Стрекозы летают. Птицы молчат. Рыбы плавают. Раки ползают. Наверное. Время идёт. Ждём.

Парнишка из моей молодёжи — его на второй ботник к Салману взяли — нервничает:

— Господин воевода, может ещё покричать, может, не услышали, может они вообще… нету.

Привыкли ребятишки к порядку. К ясности, определённости. А тут… сплошной «аллах акбар». Опять же: отряд не военный, а рыболовный. Как всегда в артельном труде на Руси: дискуссия с мордобоем без регламента до консенсуса. Мордобоя не видать. Так и консенсуса тоже! Ждём.

Коллеги! «Ждать да догонять — хуже некуда». Так вот: этого «хуже» в средневековье — по самые ноздри. Вы на таможне под Новый Год не отстаивались? По 12–14 часов на морозе с малыми детьми — терпели? Тут терпежа нужно ещё больше. И — чаще.

Что-то там происходит. Вон связка рыбин на сушиле шевельнулась, вон тряпка на двери балагана сдвинулась, переговариваются, вроде…

— Ты кто такой?!

— Я — Воевода Всеволжский. А ты кто?

Из-за сушилы появляется голова в шапке:

— Я — он. Актанай.

Коллеги, вам всё понятно? Титул и имя — марийское. Племенной приёмыш, или скорее — полукровка. Внешность — по литераторам 19 века:

«Что касается до мещеряков, то личность их в этих местах носит грустное впечатление. Народ в этих местах мелок, слаб, не развит».

«Неразвитый» явно нервничает, но хорохорится. Из укрытия вылезает крайне осторожно. Но — без оружия в руках.

— Эй, он. Забирай своих, отдай моих.

Вокруг него за укрытиями, невидимо для меня, сидят больше двух десятков суфлёров. И все… суфлируют. Вам когда-нибудь подсказывали «в три струи»? Тогда вы понимаете: мужичок крутит головой во все стороны. Снизу, из-под сушилы высовывается голая грязная рука и дёргает его за штанину, пытаясь привлечь внимание. Он её пинает, отскакивает. И понимает, что уже весь на виду. Был бы у меня лук — он был бы покойником. Но он ещё жив. И это его успокаивает:

— Эй, Воевода. Где остальные?

— Дома оставил.

Абсолютная правда — они там так и лежат. Не закопанные, а пока только присыпанные.

Дальше начинается длинный и сумбурный торг. Они хотят «дай»: отдай пленников, а потом будем говорить. Рассуждают о чести, о том, что их люди «пошли с миром». Послов бить нехорошо — иначе никто не будет «доносить важные слова до важных ушей».

Я должен отдать всех пленных, выкупить своих (моих рыбачков вытаскивают связанными на бережок, пинают, но не сильно), заплатить за выловленную рыбу, за право лова в озере, в Оке, в Волге, за право жить на этой земле… И тогда он Актанай будет мне братом.

— Вот слова моего народа. Ты слышал. Хау — я всё сказал.

И поза как у Наполеона на Святой Елене.

Френча нет. А этот его… азям — да, защитного цвета: в грязи не различишь. Ну и «хау» — от меня. У «она» звучит какое-то другое слово из трёх букв на букву «х». Это мы думаем, что это слово русское, это у нас — мания величия. А словечко-то — угро-финское, исконно-посконное.

— Я — услышал. Теперь услышь ты. Двое моих — идут к лодкам. Когда дойдут — двое твоих пойдут к берегу.

Опять… переговоры. Часть туземцев эмоционально ругается, хватает луки, направляет стрелы в нашу сторону, другие размахивают короткими копьями, палицами…

Гос-с-споди! Какая тоска! И вот ради этих людей я терплю все гадости средневековья? Мерзости и неудобства «Святой Руси»? Чтобы хотя бы дети этих придурков жили чуточку лучше? Против их воли, против даже «воздушных замков», если они случаются у этих… Окско-Волжских гуронов? Или — ирокезов? На что я трачу свою, единственную на весь мир, попаданскую жизнь? Я же мог сегодня сбегать и посмотреть очень приличное глинище верстах в семи от Стрелки. Я мог бы прогуляться по тем же Гребнёвским пескам и прикинуть как поставить наплавные (на плотах) мельницы. Да просто — поговорить с новосёлами, узнать что-то новое о своих людях, лучше их понимать…

— Твоих отпустим, когда мои придут на берег. Это последнее слово. Хау.

647 самое последнее китайское предупреждение. Китайцы — вполне приличные люди. Просто чуть другая культура. Это надо знать. А здесь… Здесь прогресс — я. Потому что попандопуло. Я не напрашивался — так получилось.

«Государство — это я». Куда тому Лую до меня?! Франция? — Экая мелочёвка! Человечество — это я. И культура здесь будет моя. На основе дворовой этики позднесоветского периода с примесью разрухи эпохи демократии. Не путайте дворовую этику с дворцовым этикетом. Отнюдь-с.

Ну почему я не эстет? Или — ренесансист? Не визажист, не меломан, не соплежуй… Не повезло здешнему человечеству.

— Ты меня слышал. У меня не два языка. Сейчас ты увидишь, как твои люди умрут.

Вытаскиваю нож, прижимаю пленного к борту лодки, так, чтобы голова была снаружи. Как бы не перевернуться… Приставляю под его бороду нож. Молчат. Ждут.

Пауза тянется. Чем-то им этот «посол» насолил? Можно резать?

Вдруг какой-то бурный монолог на берегу. Возбуждённо-агрессивный. В адрес этого «она».

— Эй, погоди!

Там идёт бурный междусобойчик. Даже друг друга в грудь начали толкать.

— Эй, мы согласны. Иди ближе — там глубоко, утонут.

Тут он прав. Приходится подгребать к берегу. Шагов 20 — достаточно. Часть аборигенов, стараясь не привлекать к себе внимания, разбегаются по балаганам. И так же скромно возвращаются. Стараясь не показывать луки с уже натянутыми тетивами и наложенными стрелами.

— Они промеж себя говорят: отпустят — пустить стрелы.

Спасибо, Сухан. Хорошо, что ты хорошо слышишь. А то я сомневался — спишут они тех четверых, которые остались на Стрелке, о которых они думают, что живые? — Списали. Ясно же, что даже если нас перебьют, то пленных на Стрелке успеют убить. Или — это только мне ясно?

— Шеломы вздеть. Полон по моей команде — за борт.

Ещё препираемся минут 10. Скверно. На такой дистанции десяток даже лесных луков, даже против моих окольчуженных…

Чудаки тянут время, без смысла, без цели, просто играя на нервах, просто надеясь, что мне надоест, что я им поверю, что выпущу своих пленников первым, что подойду ещё ближе, что… что я лох.

Милок, что ж ты царем небесным клянёшься? Ты ещё мамой поклянись! Бедная женщина — и как она такую дурость на свет-то выпустила?