В. Бирюк - Пристрелочник

Чтобы гридень отозвался о смерде как о разумном человеке… Видать, все медведи в Угрянских лесах подохли.

Артемий учит уже третий состав бойцов — второй пришёл с караваном. Вырубка леса прекратилась ещё весной, к лету закончилась и раскорчёвка — незачем. Поэтому в караване вся «мазильная команда» с причиндалами. Стройка новых подворий прекратилась — не для кого. Земли больше нет, да и… То, что я ещё прошлой осенью предвидел — вотчина «полна под крышку».

Поэтому у меня на краю поля зрения постоянно маячит смущённо-испуганный Альф. И его команда.

Кирпичи делать стало не для чего. Поэтому Христодул с подручными шастает по полчищу.

Прокуй разругался с Акимом. Что не удивительно — с кем, кроме меня, он не разругался! Разобрал всё своё, упаковал, подвывая и царапаясь, занял целый дощаник и капал на мозги Якову и всем остальным — всю дорогу. Команда его здесь, в Рябиновке кузнецом остался один из его подмастерьев.

В общем — всё путём: вотчина постепенно возвращается к нормальному свято-русскому уровню. Поташное производство остановили — сковородки для выпаривания, прочие приспособы — выломали, мне привезли. Мельница с соломотрясом и шасталкой — на ходу, Горнист собирался быстренько всех обслужить. В смысле — обмолотить и смолоть нынешний урожай. Очень просился ко мне. На него шикнули, дали трёх парней в ученики. С условием: «выучишь — отпустим». А вот лесопилку остановили. Циркулярку сняли и караваном мне привезли.

Факеншит! Единственная на весь мир циркулярная пила лежит у меня где-то… где-то здесь — точно неизвестно.

Пряхи — прут, ткачи — ткут, скоты — растут. Этих — не прислали. Дословно: «нехрен ему, плешивому, худобу голодом морить да холодом морозить». Как я понял — мои поросятки и Акиму понравились. Пригляделся и умилился.

Урожай будет не худой. Но семян Аким не прислал. Обещал зимой обоз погнать. Ежели…

Тут Яков промолчал, но я и сам понял: ежели в этой глупой затее Ваньки-ублюдка хоть какой смысл сыщется. Для чего, опять же, Яков и пришёл посмотреть.

Аким, явно, сомневается в моей успешности. «Нет пророка в своём отечестве».

При всём множестве примеров моей удачливости — деда гложут смутные сомнения. Он-то знает — каково это. Он сам свою вотчину поднимал с пустого места, и всё прекрасно понимает. И труды, и риски. А уж ставить городок в чужой стороне, посреди поганых и нерусских, под какими-то не нашими, не смоленскими, князьями… Или — вообще без князей… Да не бывает так!

Пришлось показать Якову «Указ о основании…». С княжеской печатью. И «Меморандум» — с эмировой.

Сомнения его, вишь ты…! Но сделанного — не исправить: дед не прислал мне моей казны. Хотя я и просил прямо.

Это… «пол-пи». Северный лис полномасштабный. От носа до кончика хвоста…

Аким забрался в подземелья Пердуновской усадьбы, оценил… размеры и стоимость. Содрогнулся и… не рискнул. И не то что бы там так уж много, но для него в одном месте, на своей земле такое увидеть… было потрясением. Не то, чтобы он захотел себе прибрать — избави боже! Но гнать такую кучу серебрушек на какую-то Стрелку, за тридевять земель, незнаемыми путями, без надлежащей охраны… А ежели вдруг что — с кого спрос будет?

Без серебра… плохо. Очень. И исправить ситуацию…

Чтобы было понятно: от устья Оки до устья Угры — 1112 км. От устья Угры до устья Невестинки — 327. А там уж и до Пердуновки рукой подать. Туда-обратно — без малого три тысячи вёрст. Ока, по большей своей части, не дебри лесные. Но и в населённых местностях сбегать и вернуться… три месяца отдай. А там — ледостав. И ещё месяц — долой.

Моё-то письмо Акиму шло княжеской гоньбой Боголюбского. Княжьи гонцы, пока погода не мешает, идут вдвое-вчетверо быстрее, чем караваны. Иначе бы — новосёлы мои уже в дожди пришли, были бы больные во множестве.

Серебра нет, получить его… если повезёт — через полгода. Иметь кучу необходимых денег и не иметь возможности ими воспользоваться! Хоть на стену лезь! Можно вешаться…

Но я подобное уже проходил. Когда поднимал вотчину и лязгал зубами, вспоминая о своём «золоте княжны персиянской». Оно — есть, но… как локоть — не укусишь.

Получается, что хабар, взятый на битых ушкуйниках — дар божий. Рояль. Хотя, конечно, отказ Акима прислать мне мои денюжки… анти-рояль. Вот так и живу: «Не стреляйте в роялиста — он роялит как умеет».

В целом… Могло быть и хуже. Вотчина живёт. Без меня. Не то, чтобы меня щемит… Но… Но рост почти остановился. Запашка ещё увеличивается — по росчистям, новосёлы приходят — подселяют в освобождающиеся дворы, женятся. Новых изб не ставят. Инновушки мои, особенно не связанные с традиционным сельскохозяйственным циклом или обычными ремёслами — останавливаются. Вон, горшки пекут — Горшеня подмастерьев оставил, а приспособу для прясленей — мне отправили. У них, де, запас есть. А дальше пойти? Есть же и неосвоенные рынки… Нет, Аким — не бизнесмен. Ну и ладно — здесь сделаем.

Что радует, так это отсутствие «резких движений» со стороны властей. И княжеских, и церковных. Может, поэтому Аким и не «буруздит» сильно? Из вотчины «носа не кажет»? Мне отсюда не понять, а Яков только хмыкает. От такого… «плотного присмотра» есть и польза — тихо стало, шиши разбежались. Вотчина-то, по сути, временно осталась без бойцов: почти весь состав вооружённых сил и лесная команда Могуты — ушли в караване.

Отдельная забота: прохождение самого каравана. Были… негоразды. И в Коломне, и в самой Рязани. Причём в Рязани наезд пошёл именно когда узнали: чей караван и куда идёт.

— Калауз велел. Сам.

— И как же ты?

— Одному — в морду. Другому — в лапу. Третьему… должок вспомнил. Разошлись. Но, Иване, другой раз — так не пройти. Глеб Рязанский — будет гадить.

Вот же блин же! Мне только этой заботы…!

— Яков, когда назад думаешь?

— Гонишь? Не боись, не объем. Поживу-посмотрю. Лодку дашь и пару-тройку гребцов. Дней через несколько.

Я ещё долго крутил в руках свой дрын — какой-то он маленький стал, спрашивал и переспрашивал, вытаскивал из Якова подробности Рябиновского житья.

Как-то мне… как собственный детский велосипед. Всё такое… родное, милое, пережитое и прочувствованное. Дорогое и знакомое. И люди, и вещи, и места. Но уже… прошедшее.

Прям по Ободзинскому. Судьба — свела. Она же — судьба — и развела. Меня с Рябиновкой. Но — не с тамошними людьми. Мы с тобой, народ мой, ещё поживём, ещё делов понаделаем. «Только не отведи глаз».

Вырос. Я вырос из Рябиновки.

И в смысле: воспринял, унаследовал тамошнее видение жизни. «Яблоко от яблони». Только вот — далековато укатился.