В. Бирюк - Пристрелочник

— Скажи остальным сделать так же. И — детей. Быстро. А то — замёрзнете.

Снова — детский плач, визги и ругань женщин. Голые люди, жмущиеся в кучу, собираются под склоном оврага, пытаются закрыться друг другом от холодного воздуха, от наших взглядов.

— Положи руки на темечко.

Русава непонимающе смотрит на меня. Потом исполняет команду. Чуть отвожу её волосы в сторону. Красивые груди. Чуть отвисшие, тяжёлые, с крупными сосками.

— Ах!

Я взял её сосок пальцами и чуть прижал. Она немедленно отшатнулась, оттолкнула, прикрыла грудь руками. Потом, под моим взглядом, снова вернула ладони на голову. И чуть шагнула, пригнулась, ткнулась соском в мою руку.

— В-воевода. Я… я тебя… ублажу. Жарко. Сладко. Как захочешь. Только отпусти людей.

Люди жадно, открыв рты — смотрят. Как чужак лапает их предводительницу. Основная эмоция — страх. С примесью стыда. И жгучего «интереса подглядывателя». Они все всё такое много раз видели и слышали: в «кудо» невозможно спрятаться от сородичей.

«Жертвами насилия рискуют стать дети, психологические границы которых в семье не соблюдаются: ребенка чуть ли не до школьного возраста моют родители, он спит в постели с мамой и папой, родители залезают в его портфель, на его полки. Мама, папа, бабушка и дедушка имеют полное право вторгнуться в любое пространство ребенка. Получается, что у малыша нет „я“. Чтобы ребенок в нужный момент мог сказать „нет“, надо, чтобы он в первую очередь умел говорить „нет“ маме и папе».

Сказать «нет» родителю в «Святой Руси»?! Полная ересь! Да за такое!..

У человека при исконно-посконном образе жизни, особенно — у ребёнка, нет вообще защищённого личного пространства. Особенно — в поселениях типа «большая семья».

Патриархальная семья — рассадник педофилии? «Святая Русь», «Великая Мордва» — инкубаторы извращенцев? — Отнюдь. Потому что многое, что в 21 веке называют — «извращение» — здесь норма. Исконно-посконная. Призывы вернуться «к корням», к духу предков, к «внукам Велеса» или Сварога с Перуном, к истинно арийским или, там, угро-финским, ценностям, означает, в том числе, и возврат вот к таким нормам. А кто несогласен… «Не ослабевай, бия младенца».

Другой вариант «патриархальности» с её непрерывным — «в кругу сородичей».

У меня был знакомый, пожилой мужчина под 70. Всю жизнь он прожил с женой в однокомнатной квартире. С тёщей. Когда его спрашивали:

— Как дела?

Он отвечал:

— Тёща ещё жива.

Тёща дожила до 96 лет.

Здесь живут меньше. Но — также.

«Лапать женщину — право мужчины». Но вот так публично… Ну и что? «Здесь все так живут». Может, нагнуть её и трахнуть? Общенародно? По многочисленным заявкам зрителей.

Публичная копуляция как средство наглядной демонстрации статусного превосходства. В 21 веке применяется в африканских межплеменных конфликтах и в лагерях беженцев.

Или поговорим?

— Не торгуйся. Ты и так сделаешь как я скажу. Жарко, сладко… Всё твоё — моё. Как сказал Текшонь: «Я и дочь, Сэняша, получу задаром. И рабыней черной сделаю красотку».

— Нет! Не надо! Она ещё маленькая!

О! Не знал.

— Позови. Ну!

Пришлось сделать её больно. Сжать и чуть провернуть. Так что она вскрикнула. На зов Русавы прибежала девчушка. И правда — малявка, лет 9-10.

— Ещё дети у тебя есть?

— Сын. Был. Вчера. Он первый раз пошёл с парнями в ночной дозор. Очень просился. Ты убил его.

А, помню. Маленький такой. Последним шёл, торбочку краденную из синей джинсы тащил.

— Жаль. Жаль, что ты не научила сына. Что брать чужое — нельзя.

Вполне по Изборнику о неправильном воспитании детей: «… и от соседей многие укоризны».

Тяну её за сосок и разворачиваю лицом к толпе туземцев. Захожу ей за спину, вытягиваю с висков пряди волос и крест-накрест перематываю ей кисти рук. Убираю спереди волосы, прижимаюсь к её спине и широко, по-хозяйски, охватываю ладонями её груди.

Да уж, украинский фольк точен: «берешь в руку — маешь вещь». Сжимаю так, что вершинки торчат, выпирают из моих кулаков в сторону зрителей.

Она ахает, ожидая боли, в толпе быстро проносится шепоток. Смотрят, ждут. Что я её сейчас… а она будет кричать и рваться… а я ей… и — так, и — вот так…

Шепчу на ухо:

— Скажи им. Пусть встанут в ряд вдоль склона. По одному. Лицом к стене. На колени. Живо.

Она переводит мои команды. Выступающие из моих кулаков части её «прелестей» на глазах наливаются кровью, багровеют. Зрители… виноват — зрительницы, мужчин в толпе полона почти нет — не могут оторваться. На себя примеряют? Завидуют?

Я чуть отпускаю, она успокоено выдыхает. И снова всасывает в себя воздух. Когда я сжимаю кулаки. А рядом, распахнув глаза и разинув рот, стоит её дочка. «Все — всё…». Такие же, зачаровано уставившиеся, вывернутые назад, за спину, физиономии, я вижу во множестве в толпе.

— Теперь мои люди будут брать их по одному. И определять их судьбу. Если кто-то дёрнется, будет кричать, побежит… Смерть. И объясни женщинам: они должны, встав, положить руки на голову, расставить ноги, медленно присесть.

— З-зачем?

— Из одной твоей односельчанки, как я вижу, можно вытащить нитку бисера. А может, и не из одной. Скажи им. И покажи сама — как это надо делать.

Дуры. Запихивать в себя стеклярус или оловянные пуговицы… идиотская идея. Но жадность у хомнутых сапиенсов… А уж любовь к блестящему у их самок…

Полный личный досмотр, как положено при помещении в места строго режима — мне не сделать. Ротовую полость ребята осмотрят, волосы, ещё кое-что… Но промывание желудка, рентген, химический состав зубных пломб… Обойдёмся.

Я вижу гримасу отвращения, ритмично появляющуюся на лице Русавы. В такт моей… мануальной терапии. И отражение — на лице её дочери. Но все это мгновенно забивает тревога: мои ребята начали вытаскивать из строя коленопреклонённого полона персонажей первой категории.

Сбежавшие участники «битвы на тропе», реальные или потенциальные. Как распознать? — Порохового оружия нет, по следам на руках, лице, одежде… как фильтровали сторонников Парижской коммуны для расстрела или ополченцев в Донбассе… По Чингисхану: по ступицу колеса? Ну, где-то так. Только не режем — увязываем.

Вторая категория — десяток стариков и старух. Носители местной исконной посконности. Переучить — поздно, применить — неэффективно, а вот гадить мне — они смогут. Бесполезны в реале и, вероятно, враждебны в виртуале.

Публичная казнь. Ни за что. За принадлежность к «ОПГ с первого взгляда». За соучастие в существовании придурков, поднявших на меня оружие.

Живые — смотрите.

Воспринимайте.

Запоминайте.

Эти люди вас родили, кормили, растили, воспитывали… Последнее — сделали неправильно. За что — умрут.