В. Бирюк - Урбанизатор

Люди, в массе своей, кричат «хайль» не потому, что иначе их побьют, а от глубины души. Уверенность в мощи, в превосходстве своего вождя — укрепляет уверенность в себе.

Элементом такого самовоспитания является демонстрация постоянной готовности к исполнению приказа, безоглядной преданности. Добровольное подчёркивание подчинённости. «Самопродажа». Без денег, без ошейников. Но — всем телом, всей душой.

В Московской Руси титул «государев слуга» был ниже, чем титул «государев холоп». Просто «служить» — менее «безоглядно» и, соответственно — менее почётно, чем — «принадлежать», быть собственностью. Не человек со своими желаниями, но пёс верный с рук лизанием.

Подчинение подчёркивается, в том числе — манерами, ритуалами. Не просто головой кивнуть, а — «яволь, герр оберст». И — каблуками прищёлкнуть.

Я обращаюсь к Чарджи — по имени. Он, последние месяцы — меня титулует. Увеличивает душевную дистанцию, давит даже намёк на панибратство, на наше с ним равенство.

Не я — он.

Ему важно, чтобы в меня можно было верить.

Не мне — в меня.

Он хочет, для себя хочет, чтобы я был «большим». И для этого отходит «на расстояние».

Символ, объект поклонения, вождь — должен находиться далеко, на возвышении, в сиянии… Это нужно ему, для него самого, для укрепления его души в разъедающем болоте повседневной реальности.

Поэтому не:

— Эй ты, Ванька, слышь-ка…

А:

— Господин Воевода Всеволожский.

При том, что он старше, что его родовитость против моей ублюдочности… что он просто много опытнее… и на длинных саблях он меня почти всегда… а уж с конями…

Жалко. Что человек из моей «дружбы» всё более переходит в «мою волю». Но ему так… комфортнее. При этом он чувствует происходящие в нём изменения, и это вызывает у него раздражение. Выражающееся в сарказме в мой адрес.

Я в этом его многослойном психологическом процессе так… объект. «Тьфу! — Плевательница».

— О каких граблях речь?

— О тех самых. Орёл сизокрылый. По поднебесью ширяешься, а стрелка злокозненного не видишь.

Образная едкая фраза Резана, произнесённая тогда, после убийства Любавы, почти в этом месте, там, под обрывом.

Для нас обоих, как оказалось, её смерть… как бы это… стала сильным потрясением. Цепь событий, моих глупостей, наглостей, упрямств… приведших… к этой потере… О-ох…

Никто, кроме Чарджи, не посмел бы упомянуть Любаву. Да и ни от кого другого — я бы такого не принял. Заелдырил бы уелбантуренно по самые ноздри…

Спокойно. Вдох-выдох.

— Объясни.

— Х-ха… Ты — спас людей. Сделал благое дело. Доброе. Ты приобрёл работников и насельников. Полезное дело. Прибыльное. Но ты забыл о других. Которые видят, смотрят. Которые уверены, что имеют право…

— Проще, Чарджи. О ком ты?

— Унжамерен. Ты забрал их законную добычу. Выхватил из-под их меча. Ты для них — тать, вор. Ты убил их людей. Ты — враг, кровник. Долг крови не прощается. Они придут убивать. Не мари — тебя. Нас. Всех.

Странное ощущение. Я об этом сам думал, я его понимаю.

И — не хочу понимать.

Я с ним согласен, я ему верю.

И — не хочу верить.

Старательно закрываю глаза. Хотя меня тычут носом в «явную и неизбежную» опасность.

Не хочу! Отстаньте! У меня куча дел здесь, на Стрелке! Нужных, важных, «горящих», интересных… Думать о каких-то придурках… Тратить на них своё время, силы, внимание… Они что — не понимают?! Что я — сильнее, умнее? Что я их побью, что война со мной для них — смерть?!

Ребята, давайте жить дружно! Мы же можем торговать, общаться, ходить друг к другу в гости…

Придут. Вырежут. Выжгут. Уничтожат.

Богатый хабар, громкая слава, кровная месть… любое из трёх — достаточный аргумент. Первые два — работают, пока есть надежда на победу. Последний… — «до последнего солдата». И дальше — пока есть надежда вырастить хоть из одного мальчишки очередного, n+1 — го «солдата».

Помнится, род Фабиев, в ходе небольшой колонизаторской экспедиции в земли латинских племён, был истреблён до одного восьмилетнего мальчика.

«Около 474 г. до н. э. род Фабиев предложил сенату предпринять войну против вейентов силами одного рода, потому что, говорили они, здесь требуется скорее настойчивость, чем большие силы. Они выступили из Рима в количестве 306 воинов под рукоплескания соотечественников. После ряда успехов они попали в засаду, где и были перебиты все до одного. Но они оставили в Риме одного мальчика…»

Читая описания каких-нибудь латинских или сабинских войн, мы представляем железные римские легионы куда более поздних времён. А реально фраза: «Тулл Гостилий в битве у Злодейского леса обрушил на центр сабинской армии свою кавалерию», означает примерно следующее.

Крестьянин Гостилий, вдруг оказавшийся избранным царём, воспылал честолюбием и пошёл «бить морды». Две толпы полуголых бородатых мужиков повстречались на опушке леса, долго ругались и плевались друг в друга, махали палками и железками. Тут Тулл не стерпел, заорал матерно и поскакал. Два десятка таких же деятелей, пиная пятками своих, заляпанных по самые глаза грязью, только что от сохи, лошадок, визжа и размахивая железками, но не сильно — стремян-то нет, можно слететь, поскакали следом.

Вот так создавалась «Великая Римская Империя».

И где-то там, женщины рода Фабиев откармливали малолетнего кандидата на роль — «последний солдат» до состояния: годен к размножению.

«Мировую историю частенько пытаются изобразить как отлаженный механизм, повинующийся разуму и воле. В действительности же никогда не следует недооценивать роли в событиях беспорядка, глупости и простого безумия. Именно хаос и нерациональное поведение людей превращают политику и стратегию в искусство, а не в шахматы с живыми фигурами. И они же часто приводят к самым страшным катастрофам, которые не мог бы спланировать ни один злодей».

Это к тому, что всё сказанное Чарджи — понимаю, но принять… У меня — глупость или уже «просто безумие»? Дальше — «катастрофа, которую не мог бы спланировать ни один злодей»?

С утра — крещение. Сто человек пропустить через купель… И нужно, чтобы это не было рутиной! Чтобы каждому — его личный праздник! Великое, уникальное событие. Первый и единственный раз в жизни. Как брачная ночь. Они потом будут это всю жизнь вспоминать. В мельчайших подробностях: кто где стоял, куда смотрел, что сказал, какая была вода в купели, кто как раздевался, сколько шагов шагнул, какой ногой вошёл в воду и какой вышел, и что это значит…

Каждому — в глаза посмотреть. Внимательно, заинтересовано, дружелюбно, обнадёживающе… Чтобы он ощутил свою связь. Со мной, с Аггеем, с церковью… С моей землёй и моими людьми. Стал частью. А не мусором, случайно прилепившимся.