Василий Бережной - Археоскрипт

- С тобой готова и на это! Слышишь? На все!

Она неожиданно вырвалась, побежала вниз, бросилась в сторону, в другую, чтобы запутать следы, и, когда фигура Туо растаяла в ночном мраке, упала за барханом, затаилась, охваченная какой-то детской радостью. "Ага, теперь поищи-ка меня, - думала она, сдерживая дыхание, - ты поищи, а я посмотрю, как ты ищешь... милый Туо!"

Туо сперва звал, а потом пошел, присматриваясь к следам и что-то весело бормоча. Вот он прошел мимо нее, Анита еле сдержалась, чтобы не прыснуть, он ошибся всего на каких-нибудь десять метров: вернулся и все-таки нашел! Схватил на руки, начал укачивать как ребенка.

- Какая ты у меня красивая, какая чудесная! Запомним эту ночь, Анита, эту пустыню и эти звезды! Ты мне стала еще ближе, еще роднее! Я уверен, что в экспедиции нашлись бы люди, которые охотно помогли бы нам, но не надо их посвящать. Должны справиться сами, понимаешь? Сами. Задача наша облегчается тем, что никто, кроме меня, не знает языка Центрума и поэтому не сможет прочесть документов Археоскрипта. А знаешь, что на нем написано?

- Где?

- На той грани, возле которой я стоял.

- Что же?

- "Вскрыть через десять тысяч лет".

- Выходит, срок давно прошел?

- Очень давно.

Они медленно шли по пескам, кружили вокруг лагеря, пока не начало светать.

В какой-то момент Анита почему-то спросила:

- А что такое смерть, Туо?

Его не удивило то, что она подумала о смерти.

- Этого никто не знает, Анита, - ласково сказал он и улыбнулся, - может быть, это проявление жизни.

Устроившись в своем гамаке, Анита вспоминала ночь, притаившуюся пустыню, слова Туо, его тревогу. Незаметно уснула. И приснился ей страшный сон. Увидела себя в каком-то большом доме, себя и маму. Квартира вроде бы их, а дом огромный. Вышла на балкон, видит - угол крыши горит! Рыжее пламя, как дикий зверь, вгрызается в кровлю, бьет хвостом по стене... Анита выбежала на площадку, забарабанила кулаками в соседнюю дверь:

- Пожар!

А соседи выглянули, пожали плечами (муж и жена) и захлопнули дверь.

Анита стремглав на другую площадку, звонит, стучит, кричит:

- Горим! Наш дом горит!

А из дверей - музыка, там, кажется, танцуют, у них какой-то свой праздник, и никто не хочет слушать Аниту. "Что они все, оглохли, что ли? - думает девушка, бегая от одной квартиры к другой. - Горит ведь, еще можно погасить!" И снова стучит, кричит до хрипоты. А они то смеются над ней, то сердито прогоняют, то молча захлопывают дверь. Аните хочется рыдать от досады, сквозь стены и потолки, сквозь перегородки, серванты и диваны, столы и шкафы, - сквозь все, чем наполнен дом, она видит хищное пламя, ощущает жгучую боль, у нее резь в глазах...

Проснулась. Солнце, отыскав щель в палатке, бросило ей в лицо горячие осколки. Слышен был грохот моторов и голоса.

31

Геликоптеры прибывали один за другим и садились, выстраиваясь в ряд и выставляя вперед зеленые животы. Толстые туловища и длинные тонкие хвосты делали эти летательные аппараты похожими на огромных насекомых, а выпуклые стекла кабин напоминали немигающие глаза.

Из чрева каждого такого насекомого выпрыгивали солдаты в касках, с ранцами за плечами и короткими автоматами в руках. Пока они топтались около машин, отворачиваясь от яркого солнца, их командиры рысцой бежали к палатке Фаусто Лабана, чтобы доложить о прибытии. Вскоре войсковая часть заняла круговую оборону, окопавшись в песке. Во все стороны от лагеря, в центре которого зиял раскоп, смотрели автоматы и пулеметы, подняли свои тонкие дула автоматические зенитки.

- Война? - острили рабочие.

- Оккупация!

- А не выскочит ли из пирамиды нечистая сила?

- Эй, ребята, дайте сигарету!

Но парни в зеленом молча расхаживали вокруг своих огневых точек, словно и на самом деле ждали нападения. Офицеры подошли к раскопу, из которого торчал пирамидальный бункер Археоскрипта, и угостили рабочих ароматическими сигаретами.

Через некоторое время прилетело еще пять "букашек", каждая держала в лапах по танку. Грохотанье моторов дробило, резало, комкало сияние погожего дня, и облачка синего дыма казались особенно едкими на фоне мелочно-белого неба.

Фаусто Лабан ходил, довольно потирая руки,- подтянутый и строгий: транспортеры рьяно вышвыривали из раскопа землю, охрана прибыла, все в порядке!

Туо же был крайне удивлен, даже растерян. Молча наблюдал, как люди, одетые в одинаковую одежду, подчинялись приказам таких же людей, только с другими погонами, действовали как автоматы, живые, совершенные автоматы.

- Что все это значит? - с трудом сдерживая раздражение, спросил у Лабана.

- Дорогой Туо, мы живем в беспокойное время... Да и вообще как только слух об Археоскрипте просочится в Европу, сюда ринется столько любопытных, что и работать нам не дадут. Вот я и принял меры предосторожности. Я вас понимаю, на Филии нет государств, нет армий, и это мое предостережение может показаться вам странным. Но это не так. Вы ведь хорошо знаете - в Археоскрипте есть чрезвычайно важные вещи, это ведь не просто археологическая находка. И мы обязаны, мы должны принять меры для его сохранения.

- Я просил созвать сюда ученых всего мира, общественных деятелей. Вскрыть Археоскрипт перед лицом всего человечества - разве это не наивернейшая гарантия безопасности?

- Ведомство, которое финансирует нашу экспедицию, считает, что преждевременно демонстрировать находку не в интересах государства. Сначала необходимо ознакомиться самим, разобраться во всех материалах, классифицировать и расшифровать научные и технические записи, а потом уже...

- А вы не думаете, что я, руководитель экспедиции, могу отстранить вас от работы?

- Я не советовал бы вам действовать таким образом, улыбнулся Лабан. - До сих пор были у нас с вами хорошие отношения и контакты, и я надеюсь, мы их еще больше укрепим. Вы ведь ученый, дорогой Туо, и к чему вам обращать внимание на то, что науки не касается? На ваш счет в швейцарском банке регулярно перечисляются солидные суммы, по окончании экспедиции вы станете миллионером. Так давайте же заниматься исключительно наукой!

Туо не ответил, и Лабан, окинув взглядом выемку, продолжал:

- Хотя, по вашему мнению, охрана и не нужна, но, согласитесь, и вреда от нее нет никакого. Военные не мешают нам работать. Напротив, в случае необходимости могут еще и помочь.

- И вы считаете, что нет ничего аморального в том, что одно государство присваивает принадлежащее всему человечеству?

Фаусто Лабан пожал плечами:

- О какой морали вы говорите?

- О самой обыкновенной человеческой морали.

- Честно говоря, я не знаю, существует ли какая-нибудь всеобщая, универсальная мораль. Это понятие расплывчатое, и возможны интерпретации различные. Я, например, считаю моральным все, что полезно моей стране.