Василий Бережной - Археоскрипт

- А конкретнее - ведомству, которое вам платит?

Фаусто Лабан криво усмехнулся:

- Ох уж этот сарказм! В конце концов, дорогой коллега, я не философ и никакой не теоретик. Я человек дела. Сейчас меня беспокоит одно: как мы вскроем этот пирамидальный куб? Будем его расчленять на части или каким-то другим способом?

Туо молчал, что-то про себя обдумывая, затем окинул взглядом лагерь, высокий земляной вал над раскопом, геликоптеры и грузовики. Вздохнул:

- Когда полностью откопаем, тогда и решим. Необходимо сначала осмотреть.

- Хорошо, - согласился Лабан, - так и сделаем.

Он пошел к выемке.

Туо побрел к Анитиной палатке, опустив плечи, словно лежал на них тяжелый груз.

- Ох, если бы ты знал, какой мне сон приснился! - Анита протянула к нему теплые руки. Он поцеловал их, и лицо его немного прояснилось.- Ты почему грустный? - Анита заглянула в его глаза. - Перестань, слышишь? Перестань грустить. Я ведь с тобой!

Она гладила его, тормошила, шутила так весело, так подетски, что в конце концов он все-таки улыбнулся:

- Ах ты моя звездочка!

32

Прошла неделя, пока откопали гигантский тетрагексаэдр он стоял в глубоком котловане, выставив во все стороны по четырехгранной пирамиде. Солдатам напоминал он металлический противотанковый еж; Фаусто Лабан, глядя на него, думал о пирамидах фараонов; Туо пытался понять: почему древние избрали для бункера такую форму, а не что-нибудь вроде шара? Анита и Марта смотрели на бункер, как на какой-то театральный макет; художник механически, но достаточно ловко переносил грани на бумагу и... думал о Марте, а кинооператору, который старательно фиксировал все на пленку, как и его предшественнику, не давал покоя все тот же бриллиант.

Все, кроме часовых, столпились на земляном валу, жадно и пристально ощупывая взглядами грани. Из раскопа с натужным ревом выбрался экскаватор, и теперь там не было ничего, кроме ощетинившегося пирамидами куба. Долгими тысячелетиями носила его Земля в своей груди, а теперь вот возвращала людям. Осколок далекого прошлого, такого далекого, что и представить себе трудно.

Когда дым мотора рассеялся, в раскоп спустились Туо в белом шлеме и легком сером костюме и Лабан в кожаных шортах. Туо шагал широко, оставляя глубокие следы в свежем грунте, Лабан немного отставал, хотя довольно живо семенил своими волосатыми ногами.

Солнце только еще начинало подниматься вверх, и нижняя часть бункера оставалась в тени, зато верхняя пирамида купалась в лучах, отбрасывая серебряные блики.

Обойдя вокруг, Туо остановился в тени. И сразу же ударил туда свет прожектора.

- Ну что там? - спросил запыхавшийся Лабан.

- Там вон виднеется надпись. - Туо показал рукой вверх. Нужен подъемник.

Лабан позвал водителя, стоявшего в толпе, и тот через несколько минут уже спускался в выемку, сидя за рулем своего ярко раскрашенного грузоподъемника. Развернулся и встал там, где ему указал Туо. Ажурная стрела переломилась в шарнирах и опустила к земле металлический короб. Туо, не открывая дверцы, перешагнул через борт и махнул рукой. Заурчал мотор, и короб поплыл вверх. На высоте метров в пять Туо снова сделал знак, и стрела застыла, затем подала короб вплотную к верхней пирамиде. Мотор замолк. Туо некоторое время молча вглядывался в строку, выбитую у самого основания пирамиды.

- Что там написано? - не выдержал Лабан. Он стоял внизу, упершись руками в бока и задрав голову. - Разберете?

- Уже разобрал! Написано вот что: "Если вы еще не забыли родного языка, произнесите одно слово, обозначающее наивысшее ваше пристрастие".

Со всех сторон раздались голоса:

- Богатство!

- Бой!

- Прибыль!

- Выпивка!

- Наркотики!

- Жизнь!

- Рулетка!

Лабан поднял руку и, когда все умолкли, сказал:

- Ненависть - вот самая сильная страсть!

Склонив голову к выбитой строке, Туо перевел:

- Невгоста.

Но ничего не произошло. Археоскрипт молчал.

- Не то слово, - бросил Туо вниз, Лабану. - А ну-ка ты, Анита, скажи!

Анита откликнулась, но не сразу.

- Любовь! - выкрикнула она наконец, тряхнув головой. Все засмеялись. - Любовь! - повторила она.

Она стояла рядом с Мартой, закрываясь ладонью от солнца.

Ее фигурку Туо угадал бы в тысячной толпе - такая она была для него близкая, родная, созвучная его душе. И какое же слово она произнесла!

- Сольви, - промолвил Туо над выбитой строкой. И так же, как Анита, повторил: - Сольви.

Выпрямился и ждал, не отводя глаз, пристально глядя на серебристый металл бункера. Ждал со страхом и надеждой. Так же, наверно, ждали и все. Стихли разговоры, только кто-то кашлянул негромко. И вдруг послышалась музыка. Сперва просочилась тоненькая струйка, крохотный родничок, но с каждым мгновеньем он набирал силу и крепчал, и вот уже звуки незнакомой мелодии до краев наполнили раскоп и полетели, полетели над пустыней. Это была нежная, виртуозная песня, и все слушали как зачарованные.

Вдруг кто-то закричал:

- Раскрывается! Раскрывается!

Может быть, стало видно в бинокль, что под верхней пирамидой появилась трещина. И по мере того как трещина эта расширялась, все сильнее и сильнее звучала музыка. Гигантский пирамидальный куб излучал ее, как излучает солнце свое золотое сияние. Туо слушал, склонив голову, и сердце его сжималось, и к горлу подкатывал ком. Это была песнь о любви - о всечеловеческой любви к природе, к женщине, к жизни, песнь родная, которую на Филии знают все. Песнь эта перенесла его в тот далекий край, о котором он думал сейчас, на просторы его детства и юности. Он наяву увидел себя на Филии с Анитой - вот они стоят среди высоких трав и выпускают в небо голубых птиц...

А щель все увеличивалась, и пирамида отклонялась в сторону, словно кто-то снимал шлем.

"А кругом пустыня... - думал Туо. - Что бы вы сказали, если бы увидели эту печальную картину? Разве надеялись вы, что песня о любви будет звучать над песками?.. Но люди все же есть, они услышали эту прекрасную песню из глубины тысячелетий..."

Когда верхняя пирамида отклонилась максимально и своей гранью легла на грань боковой, песнь кончилась, музыка утихла. Из глубины куба вылетел звонкий детский голос:

- Здравствуйте, потомки! Веселы ли ваши дети? Я хорошо учусь, и на лето мы с мамой и папой полетим в Антарктиду, там не так жарко, и папа хочет половить форель в горных реках (он завзятый рыбак), а я наловлю бабочек и буду их рисовать, мои рисунки уже были экспонированы по каналам нашей художественной информации.

Девочка говорила так быстро, что Туо едва успевал ее понять. Она рассказала о своих занятиях, об игрушках, о деревьях, которые растут на их террасе. Закончила так:

- Папа говорит, чтобы я спросила: сажаете ли вы сады?

Туо представил себе розовощекое детское лицо с ямочками, смеющиеся глаза, подумал, что в Археоскрипте есть, наверно, и портрет маленькой художницы, и ее рисунки.