Артур Прядильщик - Славься, Кей!

Господи, спаси Ленку! Спаси ее, Господи! Не дай этому уроду своими лапами…

Я упорно греб за уходящей яхтой. Толку от этого никакого, но плыть куда-то все равно надо. Не бултыхаться же на месте. Тем более, перед тем, как Алессандро выстрелил мне в спину («Ой! Господин Онотолле! Посмотрите-ка вон туда! Неужели дельфины?»), мы как раз успели лечь на обратный курс. Так что, теоретически, плыл я в направлении берега.

Господи, сделай что-нибудь!

И хорошо, что на мне спасательный жилет. Все остальное – плохо.

Господи, так редко тебя о чем-то просил! Яви чудо, Господи!

Еще одна вредная мысль стучалась в голову, но я гнал ее от себя. Заставлял себя думать о Ленке и о том, что этот козел может с ней сделать. А ведь она даже выстрел не услышит – пистолет у этого мудака был с глушителем. Эти мысли помогали держаться на плаву и энергичнее двигать руками и ногами, не обращая внимания на распространение онемени в боку.

Господи, что угодно сделаю! Пожалуйста! Только спаси ее!

И вдруг – грохнуло!

Очумелыми глазами я смотрел на плотное серое-белое облако взрыва, уже снесенное ветром на несколько метров влево от «Дочери Южных Морей». Минуту втыкал, соображая, что при таком расстоянии звук шел до меня секунд десять, потому и вижу я сейчас языки пожара, уже успевшего заняться над развороченной палубной надстройкой потерявшей ход яхты.

А потом яхта стала сильно проседать на корму. А потом стала быстро погружаться в воду.

– Нет! Нет! Я не ЭТО просил! Сука! Сука! Ненавижу! Тварь!

Я орал не больше минуты – в океане, даже спокойном, долго не покричишь. И колотить руками по воде не надо было вообще. Лишнее это. Наглотался горько-соленой воды, разумеется. Чуть ко дну не пошел. Раньше времени.

Потом я плыл. Молча. Не думал о том, что Ленка могла спастись, спрыгнуть за борт, или еще что-нибудь. Или о том, что на месте крушения яхты могут остаться спасательные круги, куски обшивки, или даже аварийная шлюпка, или о том, как же хорошо, что Женьку оставили в отеле на попечении аниматоров и воспитателей. Вообще ни о чем не думал. Молча греб, не обращая внимания на отнявшуюся левую ногу.

И никого ни о чем уже не просил.

А потом что-то дернуло меня за ногу. Правую. Острая боль ожгла спустя несколько секунд. Потом заболел живот. Но гораздо слабее. Потом я разглядел два серых треугольника, режущих поверхность воды справа в десятке метров. В глазах мутилось, что-то бледное длинное в красном облаке тянулось под водой из моего живота…

Я не помню, кричал я от боли или нет. Наверно, все-таки кричал.

И «вредную мысль» я все-таки додумал: «Акулы – бич Гавайских островов». И – еще одну: «Ругаться на Него, кажется, не стоило».

Если сказать, что главный герой пришел в себя легко и просто – это будет неинтересно.

Так вот главному герою было даже слишком «интересно». Ощущение залитой в смолу мухи – не самое приятное ощущение. Ничего не болело, потому что тела он не чувствовал – «смолой» было залито только сознание. Но, видимо, этого было достаточно, чтобы про свое тело он забыл.

Образы, картинки, видения, которые тут же забывались, медленно сводили его с ума. Спустя какое-то время «смола» стала превращаться в янтарь. То-то археологам радости будет…

Ощущение времени вообще стерлось. И началось тихое сумасшествие. Одно хорошо – ни сожалений, ни злости, никаких других эмоций не осталось. Звенящая янтарная тишина.

Именно сумасшествие привело к странному эффекту – «янтарь» стал сливаться с сознанием. Точнее, сознание стало растворять в себе «янтарь». Появился даже какой-то суррогат расстояния – та область «янтаря», что становилась «его». Эта область росла, росла, росла… Кстати, это стало суррогатом времени – в прошлом году он находился в этой точке, а сейчас – уже вот туточки.

А потом областей «янтаря», не занятых его сознанием, не осталось. И он понял, что постиг движение.

И остановился он в своем движении и подумал – хорошо! Подумал. Наконец-то подумал.

Ощутил форму закаменевшего куска смолы – гладкий чуть вытянутый и сплюснутый камушек, который так удобно и приятно держать в ладошке.

Появились мысли, цепочки ассоциаций, и даже…

– Па! Смотри! Янтарь!

– Это не янтарь, Жень. Это кусочек стекла. Какой-то нехороший дядя выбросил в море бутылку из-под пива. Бутылка разбилась. Кусочек стекла обкатало морским песком, вот он и стал таким гладким.

– А тетя могла выбросить бутылку?

– Могла.

– Эта тетя тоже нехорошая?

– Не знаю. Надо бы взглянуть на эту тетю – оценить размер… нехорошести.

– Толь! Ты чему ребенка учишь?!

– Ма! Ма! А я нашла кусочек стекла!

– Выброси сейчас же, доча! Поранишься!

– Не поранюся! Па сказал, что его обкатало морским песком. Он гладкий. Об него нельзя пораниться!

– Жень! Делай, что говорит мама! Мама всегда права…

– Хм… вот, дорогой – можешь же, когда постараешься!

– … кроме тех случаев, когда она не права.

– Толь, я решила, что нам надо съездить на экскурсию! Хватит валяться на пляже! Я уже посмотрела – есть удобные экскурсии в Храм Лесного Ветра и в Город Тысячи Могил…

– О! Это будет интересно!

– Хорошо, что ты согласен. Когда?

– После обеда?

– Отлично! Потом, кстати, они на три часа отпускают народ погулять по торговому центру.

– О, нет…

– Ма! Ма! Па не хочет по магазинам!

– Да ты ж мое солнышко! Только ты о папочке заботишься!

– Подлиза.

– Ма! Тебя я тоже люблю!

– Все равно подлиза. Не разговариваю с тобой! Я обиделась! Ни-ни-ни! Не приставай! Все равно не люблю!

– Па! Ма обиделась! Она не едет с нами на экскурсию! Па, а давай мы одни поедем, а? Па, а там обезьянки будут? Будут?

… появились воспоминания.

И были выводы:

«Янтарь» был им – он был «янтарем». В этой мысли не виделось ничего противоречивого или абсурдного. Она была правильной и логичной.

За «янтарем» начиналось нечто огромное. Возможно, малый «янтарь» находился внутри более крупного «янтаря» с куда меньшей плотностью.

Почему бы и нет? Делать-то все равно нечего. И сознание стало заливать второй кусок «янтаря». Дело двигалось куда быстрее, хотя торопиться было некуда – кто познал жизнь, уже не торопится.

Потом был третий «янтарь». И «четвертый». И «пятый». Их плотность падала раз за разом и «поглощения» девятого «янтаря» он почти не ощутил.

Снова остановка. Но ненадолго. Теперь «янтарь» не был для него ограничением. Окаменевшая смола, в которой увязла доисторическая муха, перестала быть ограничителем, так как муха могла сделать с «янтарем» все, что пожелает.