Роман Дальний - Снежный путь

В это время дверь открылась, и в проёме появился Михаил.

– Поздравляю с победой. – Натянуто поздравил полковник.

– А пошли бы вы нахер с вашей победой! – Ответил победитель.

Стволы в руках амбалов нацелились на него.

– И вы, с вашими игрульками, тоже – шли бы нахер! – Не глядя на них, бросил Михаил.

Полковник посмотрел ему в глаза. Там плескалось холодное бешенство и абсолютное отсутствие центрального управления. Андреев вдруг понял, что микромоторика Михаила уже пришла в движение, и он сейчас бросится на них. Поэтому резко скомандовал:

– Огонь!

Стволы дёрнулись, изрыгнув синеватое пламя, и отбросили Михаила на пол. Там он и остался лежать без движения, глядя в потолок бессмысленным, неподвижным взглядом.

– Вколите ему успокоительное, пусть его отнесут обратно. И посмотрите, что у него с ногой.

Один из медиков зашептал в переговорное устройство, закреплённое на запястье. Появились другие врачи. Они сняли с Михаила приборы, вкололи успокоительное и, погрузив на носилки, понесли в его комнату.

А на экране ближайшего к полковнику монитора появилась надпись:

«Кокон»:Возможно. Дать отдохнуть. Завтра перевести на третью ступень.

Полковник чертыхнулся и устало вздохнул.

Очнулся Михаил только под вечер. В той самой комнате, куда его определили с самого начала пребывания в Центре, и которую он уже называл про себя «своей». В голове жутко звенело, и она казалась такой тяжёлой, что он даже не делал попыток оторвать её от подушки. Тело ломала тупая, ноющая боль. Особенно в районе груди, куда ударили заряды парализаторов. Ощущалось так, будто его на полном ходу сбил большегрузный автомобиль. Ко всем прочим ощущениям добавлялись ещё голод и жажда.

Он скосил глаза на столик возле кровати и увидел, что там есть и лёгкая закуска, и стакан какого-то сока, но ещё часа два лежал не в силах пошевелиться. Потом медленно, очень медленно, сел на кровати. Голова закружилась – сказывалось действие вколотого успокоительного отчётливо наркотических свойств. Попробовал поесть, но сразу замутило. Тогда он стал есть, запивая каждый глоток. Кое-как поев, опять откинулся на кровати и закрыл глаза.

Он не открыл их, даже когда раздался звук открываемой двери. И даже когда почувствовал на щеке лёгкое прикосновение пальцев. Просто почувствовал её запах, но говорить с ней совсем не хотелось. Но она явно была настроена на разговор и стала ненавязчиво «будить». Поняв, что от неё не избавиться, он всё-таки открыл глаза.

– Моему котику сделали больно… – промурлыкала она.

Его чуть не вытошнило от этого «котика», хотя не так давно очень даже нравилось. Он уже хотел ответить ей, но она не стала дожидаться ответа, а продолжила:

– Андреев – плохой дядька. Злой и жестокий. Тупой солдафон! Как он может так поступать с людьми! Я его встретила сейчас в коридоре и всё ему сказала! Как он мог сделать больно моему милёночку?! Садист!

От такого неожиданного выпада в сторону того, кого Михаил начал считать чуть ли не кровным врагом, он решил не отвечать ей уже припасённым: «И ты тоже, со своей жалостью, пошла нахер!» Вместо этого он улыбнулся и подумал: «А почему бы и нет?» Протянул руки, схватил её и потянул на себя. Она не сопротивлялась. Спросила только:

– А мы не пойдём разве на поверхность?

– Нет. – Ответил он ей. – Плохой дядька, тупой солдафон, садист, сделал так, что у меня сегодня ножка вава.

– Да как он мог?! Грубое животное! – Опять начала она, но он не дал ей договорить.

А часа через три ему было уже совершенно наплевать и на Андреева и на то, что в нём возникло вполне определённое подозрение, что Настя, как её звали, – просто утешительный пряник, который ему суют под нос, всласть отстегав кнутом. Слишком молода для такой работы и тем более в таком месте. И стетоскоп? При всех-то датчиках, которыми его обвесили, способными считывать чуть ли не его мысли? И как она им пользовалась? Эротично, но никак не практично. Да и как-то она очень уж старается. И на поверхность его отпустили совершенно спокойно и даже не пробовали следить за ним. Хотя откуда ему знать, что не следили…

С такими мыслями он и заснул уже настоящим сном, прижимая к себе Настино, бесспорно обалденное тело.

//alter_essentia _05_rec

Они вернулись в пещеру, и каждый из охотников потащил личную добычу в свой, строго определённый угол. Его угол оказался почти в самой глубине пещеры и это только понятно. Он – один из сильнейших в племени. А значит и место мог себе отбить подальше от входа. А значит и потеплее и побезопасней. И он даже сразу узнал, где его место. Но то, что он узнал сразу после места, его совсем не вдохновило. К месту, как оказалось, прилагались сразу две самки. Не сказать, что увидев их, он пришёл в восторг. Также заросшие грубой шерстью, даже на страшных мордах, с отвисшими грудями и при том ещё и жутко колченогие. Ну а про запах и речи не идёт. Но объяснить себе причину своего неприятия он уже не мог. Не имелось данных для сравнения. Он даже не знал, как называется их племя. Да и племени больше бы подошло слово «стадо».

Самки заметили его приближение, и одна из них тут же стала в недвусмысленную позицию. Его передёрнуло. В пещере, плюс ко всему, ещё и царил тошнотворный запах коллективных выделений, что радости отнюдь не добавляло. Он прошёл мимо самки и сел рядом. Он знал, что должен находиться именно здесь. Точно знал, но острой радости явно не испытывал.

Он поймал на себе заинтересованные взгляды своих соседей и знал, что их заинтересовало. Его поведение на данный момент – неадекватно. Но побороть себя и исполнить «супружеский долг» не мог.

Вторая самка, тем временем, глядя на такое дело, с каким-то особым энтузиазмом приняла такую же позицию, как и первая. Понятно. Значит, менее «употребляемая», что и вызвало её… радость? Но и к ней он не прикоснулся. Вокруг начинала образовываться аура нездорового любопытства.

Первая же тем временем удивлённо обернулась и, видя, что к ней не проявляют интереса, пророкотала:

– Усталость?

– Усталость. – Ответил он.

Атмосфера слегка разрядилась, а первая самка, забрав у него принесённую добычу, стала резать мясо обколотым камнем прямо на каменном же полу. Разрезала его на несколько кусков и один из них небрежно кинула второй. А сама вонзила зубы в другой и с урчанием принялась его пожирать, громко чавкая и обливаясь кровью. Он же сидел по-прежнему неподвижно. А самка, истолковав всё по-своему, отвлеклась от собственной трапезы и, взяв самый большой и сочный кусок, протянула ему. Он не двигался. Тогда она сама придвинулась к нему и начала с каким-то воркованием, которое должно было изображать не иначе, как нежность, тыкать этим куском ему в лицо. Ему же было просто противно…