Глеб Селезнев - Машина судьбы. Рассказы

Баграх, Итайв, двое техников эфира и Доу-Дорк отошли от крутого обрыва площадки, над которым нависали верхние части непонятных строений и направились под уклон к противоположному краю, постепенно переходящему в подножие сельвы. Голый камень плавно сменялся ворсистым покровом какого-то бурого мха, и почва под ногами становилась мягкой. Впереди величественным полукругом представал во весь рост полог странного леса – насколько его вообще можно было назвать лесом. С первого взгляда в нём можно было различить три основных линии, разделённые нечёткими границами. Нижняя полоса состояла из хаотично переплетённых узких лент, переливающихся, в зависимости от угла зрения оттенками зелёного, нежно-голубого и тускло-жёлтого цветов. Верхние точки этой путаницы, из которой в разные стороны торчали длиннющие, расширяющиеся на концах веслообразные стебли и гроздья каких-то лёгких пушистых алых сфер, едва достигали груди капитана и штурмана, Доу-Дорк мог скрыться там целиком. Выше располагалось множество тонких цилиндрических столбов разного диаметра – от ширины пальца до голени. Все они были тёмно-зелёного цвета и испещрены сетью узеньких светящихся салатовым ломаных жилок. Размещались они на весьма различных расстояниях и не параллельно, но все были при этом почти идеально прямыми, и на их поверхностях не было ни наростов, ни веток, делающих их схожими со стволами деревьев привычной наружности. Однако служили они, подобая лесным колоннам любых других миров, для поддержания верхнего слоя. А тот, в свою очередь, состоял из огромных, метров до пяти в диаметре, тонких синих блинов, насаженных друг над другом на эти стволы, как на колья. Эти овальные плоскости существовали связками – в среднем штук по пятнадцать, образовывая приплюснутые ребристые сферы, некоторые из которых были сплошь заполнены полупрозрачным голубым пухом, другие – совершенно пустыми. Формы сфер были далеки от правильности, однако их составляющие блины располагались абсолютно параллельно друг другу (позже Итайв даже проверял это дальномером). С некоторых из них свисали гладкие лианы, и часть из них была сложным образом сплетена с самыми высокими стеблями-вёслами нижней полосы; вместе они образовывали прямые, подрагивающие линии. Многие поверхности всех ярусов этого леса покрывали колонии растений напоминавших пучки длинных, свисающих вниз перьев, и все они строго делились на ярко-оранжевые и чёрные. Вся чаща была окутана всевозможными шорохами, писками, скрипами, стрекотаниями и прочими звуками жизни чужой флоры. И только флоры – первая разведка зондами не обнаружила в радиусе десяти миль организмов, однозначно признанных животными.

Пришельцы остановились у самого края леса, в двух шагах от первых кустов, напоминавших больше всего единый кусок стальной проволоки или ленты, перепутанной до такой степени, что никто не стал с ним возиться и бросил так, врастать в дёрн. Итайв осторожно протянул руку к торчащему прямо перед ним трёхметровому веслообразному стеблю, самый кончик которого расходился надвое, подобно раздвоенному языку рептилии. Неожиданно и растение подалось к нему, и тонкая красная линия, тянущаяся по его середине начала часто пульсировать, словно жилка под кожей животного. Но когда до руки Итайва оставалось не более сантиметра, острия языка вдруг изогнулись назад, и растение отпрянуло, средняя линия его сделалась ядовито-оранжевой.

– Что это, по-вашему, может значить? – спросил штурман Доу-Дорка, стоящего ближе всех к лесу.

Арволь не ответил завороженными глазами, окидывая весь полог чащи. Поглядев на стебель растения, отстранившегося от Итайва, он, со странно сбитым дыханием, протянул к нему руку. То точно также приблизило своё широкое окончание к раскрытой ладони Доу-Дорка, замерло на секунду, а затем медленно, словно неуверенно коснулось его пальцев, скользнуло дальше по ладони к тонкому предплечью арволя и мягко обвило его свой плоскостью. Средняя линия его стала пульсировать ещё чаще, поменяв цвет с красного на тёмно-багровый, почти чёрный.

– Жест, по-моему, весьма однозначный, – заметил один из техников, стоящих поодаль.

– Я ему, видимо, не очень понравился, – пробормотал Итайв и покосился на Баграха. Лицо капитана было задумчиво-нахмуренным.

«Не знаю, Доу, – говорил капитан, – Как можно влюбиться с первой секунды в мир, в котором оказался в первый раз в жизни».

«Ты не представляешь, друг, – отвечал арволь с блаженной улыбкой, не сходившей в последнее время с его лица, – сколько сил я потратил на получение знаний об этой планете, сколько архивов перерыл, чтобы добыть новые данные. Летя на эту планету, я уже был влюблён в неё. Всё, что осталось там , все знакомое, бывшее, заботы, мелочи, суета настоящего и предвкушение будущего, всё это обошло меня стороной, моё время остановилось после того, как я потерял самое дорогое, что было в жизни, – в тот момент глаза Доу-Дорка вновь сделались стеклянными. – И всё, что было родным когда-то, теперь с каждым днём всё больше терзало душу, вызывая в памяти только больную безысходную тоску. Я ведь арволь, я мог просто взять и умереть, но противостояла такому желанию только мечта об этой планете. Ну и старые друзья, конечно. Спасибо, тебе, Баграх, ты подарил мне вторую жизнь».

Этот разговор произошёл накануне, перед тем, как капитан ушёл в первую экспедицию. Он тогда надолго задумался, уперев взгляд в экран внешнего обзора, показывавший техников, давно снарядившихся и ожидавших его у входа в шлюз.

«Я вижу, – ты уже решил всё для себя, – сказал он через какое-то время. – Но я не смогу посещать тебя часто. По-правде сказать, я вообще не знаю, когда вообще смогу прилететь в следующий раз».

«Это и не нужно, мой друг. Всего, что мы привезли, хватит мне до конца жизни. А сообщаться будем через канал связи».

Баграх ничего не ответил и отправился в сельву.

Штурман сидел на пороге универсального шатра, развёрнутого роботами на склоне каменного острова, плывущего в море лесного массива. Ближайшие его стебли и лепестки, пульсирующие и шуршащие окончания, неровной щетиной торчали во все стороны уже метрах в пяти от него. Ниже, в перепутанном, как казалось, навечно подлеске бродил арволь и, глядя на то, как расступаются перед ним все эти кудри, с какой ловкостью и скоростью распутывают они свои кольца и вихры, Итайв всё-таки стал сомневаться в их полной принадлежности к растительному миру. Или растительность здесь была «более живая», что ли. Причём Доу-Дорку она доброжелательно открывала дорогу, а остальных лишь как-то слегка раздражённо сторонились, – так, по крайней мере, казалось. А ещё не оставляло ощущение того, что исследованный кусок леса неуловимо изменился, стал менее чуждым их миру, что ли, хотя вокруг не поменялось решительно ничего, и никакие приборы ничего не зафиксировали, и Итайв силился объяснить это простой привыкаемостью.