Александр Кормашов - Комбыгхатор

Умственно заторможенный, сын Климова, Валька, несколько раз моргнул маленькими рудиментарными глазками, похожими на две липкие изюминки, не до конца вылезшие из пасхального кулича, и подтащил к себе трехметровый сосновый кол с наконечником из обломанных вил. Он поднял его, как копье, и воткнул в ствол, на высоте двух человеческих ростов, с силой уперев себе в грудь.

– Погоди, Валентин, не траться, – прокричал Климов, приняв работающую пилу на живот и примериваясь к стволу деловито журчащей цепью. – Может, дура, сама пойдет.

Пила заревела, сдернула со ствола кору и, отплевываясь опилками, легко вошла в древесину, сменяя звенящий вой на сытое тупое урчание. В несколько широких плавных движения Климов выпилил из дерева клинообразный кусок и выбил его ногой. Потом перешел на другую сторону и снова дал газ.

– Высоко берешь, высоко, нижее же надо, – прокричал ему на ухо Пашка. – Хрен мы ее толкнем!

Климов мотнул подбородком, отвяжись, мол, коли не понимаешь, и все глубже запиливал дерево, то и дело поглядывая вверх, ловя лицом пыль и следя за верхушкой дерева. Пашка выругался и подбежал к Вальке. Вдвоем они навалились на шест, толкая елку в сторону вырубки.

Опилки веером устилали снег, сизый дым висел в воздухе, пил уже не ревела, а стонала задушенно, рывками продергивая цепь. С первым треском разорвавшихся древесных волокон ель вздрогнула, покачнулась.

– Пошла! Пошла! – заорали Пашка и Валька, буксуя ногами в снегу и толкая изо всех сил. И ель пошла, но на них. Они еще с секунду поупирались и прыгнули в стороны. Ель медленно повела верхушкой, покряхтела и вдруг замерла. Цепь заклинило. Климов дергал пилу, поддавал газу, еще не желая признать неудачу и надеясь скорее на чудо – чтобы высвободить зажатое полотно.

– Да глуши, глуши, – махал скинутой с руки рукавицей Пашка. – Все одно, приехали! Говорил я тебе!

Климов упорно мотал подбородком, бросал гневные взгляды, ты, того, не жужжи, и по-прежнему подкидывал газу, не давая пиле заглохнуть.

Пашка тем временем отогнал растерявшегося Вальку подальше, но и сам близко не подступал.

– Подрубать теперь надо, – досадливо покрикивал он. – Я ж тебе говорил, нижее же надо! Каково ты лешего с пупа-то начал пилить! Совсем ты охренел, Климов! Ну, чего сейчас с ней, до темна кувыркаться?

Климов заглушил пилу.

Ругался он крепко, однако не забывал и о существа дела, так что всего через пять минут для стороннего наблюдателя ситуация с елкой и ее комлем обрисовалась ясно, как день.

Сторонний наблюдатель ничем не выдавал своего присутствия. Он стоял по другую сторону вырубки, прикрываясь сосной и кустом можжевельника. С виду он походил на большого черного космонавта. Виной тому был скафандр, очень мягкий, весь во множестве складок, будто на человека натянули шкуру шарпея. Морщинистым выглядел даже гермошлем – как выставленный наружу, непомерно раздутый мозг. Сегментированным был ранец за спиной. Черный космонавт стоял неподвижно и настолько не шевелясь, что его гермошлем уже освоила бойкая синичка. Она прыгала по черной поверхности и внимательно изучала мелкий древесный сор, уже успевший скопиться в извилинах. Косила то левым, то правым глазом, что-то склевывала, выклевывала и тут же упархивала. Но потом опять возвращалась, словно привороженная. Наконец, ее заинтересовало стекло гермошлема, настолько ровное, гладкое и не отражающее свет, что, казалось, внутри головы находилась одна черная пустота. В какой-то момент синичка решила, что это дупло, и попробовала туда залететь, но только стукнулась грудкой, цокнула по стеклу клювиком и лишь напрасно пообметала крылышками невидимую преграду.

После этого человек переступил с ноги на ногу и весь как будто поежился.

Было отчего.

Наблюдая из-за куста, человек не мог не заметить, каким странным образом ругань Климова начинала действовать на его товарищей. Валька начал притопывать и подпрыгивать, Пашка застегнул на все пуговицы фуфайку и стал надевать рукавицы, теперь уже смерзшиеся и похожие на неразгибаемые боксерские перчатки.

Под конец речи изо рта Климова повалил густой пар, а усы и брови заметно окуржавило инеем. Он запнулся на полуслове, отер ладонью лицо и растерянно оглянулся вокруг – лес индевел.

Лес индевел, а воздух словно загустевал. Прошли всего считанные минуты, а уже заметно похолодало.

Еще все молчали, и тут бы, наверное, на месте замерзли, если бы Климов не спохватился и не нашел самое срочное, по его разумению, дело. Схватил топор и стал подрубать.

Зажатая в стволе бензопила знобко подрагивала на каждый удар. Климов вонзал топор с широкого бокового замаха, с хрустом отколупывал щепку и снова спешил загнать лезвие в древесину. Удар – хруст, удар – хруст. Чем сильнее морозило, тем все звонче раздавались удары и болезненней хрустела щепа. Тем чаще и мельче становились движения Климова.

В растерянности, не понимая, отчего так бешено холодно, Пашка и Валька, оба втягивали головы в плечи и уже даже не пытались посмотреть вверх. Климов их к елке не подпускал, не давал себя даже подменить, однако сам быстро выдохся. Пятясь спиной, отошел от дерева, развернулся. С усов его несколькими моржовыми клыками свисали тяжелые сосульки, брови покрылись толстой ледяной коркой.

Только тут всем троим стало окончательно ясно, что с погодой что-то не то. Вокруг стояла вселенская тишина, в которой с каким-то далеким скребущим призвуком раздавался шум трактора – будто жук царапался в коробке. Холод был неслышим, но зрим: откуда-то из глубины леса наползал колючий белый туман. Хвоя куржавилась на глазах, изморозь змейками ползла по стволам, снег под ногами хрустел, скрежетал и впивался в подошвы валенок.

Климов еще пыхал теплом, но Пашка и Валька окоченели настолько, что еле могли шевельнуться: потная сырая одежда превратилась в хитиновый рачий панцирь.

Непонимающе, тугодумно, они так бы и смотрели друг на друга, не в силах что-то сказать, как вдруг меж деревьев пронесся треск. В глубине леса лопались от мороза деревья. Оттуда наползала густая белая мгла, без остатка растворяя в себе все линии, формы и силуэты. Еще одно дерево лопнуло совсем рядом. От этой ли звуковой волны, от тяжести ли насевшего льда, только елка внезапно очнулась, зашевелилась, потом отчаянно треснула и начала падать. Медленно развернулась вокруг оси, спрыгнула с пня на землю, и, продолжая вращение, зашумела по хвое соседних деревьев. Наконец, с глухим стуком и треском сучьев улеглась наземь.

Столь большое движение всколыхнуло туман, снег взвился, как вскипевшее молоко, и лишь темная полоса обнажившейся хвои еще пару мгновений давала ориентир, отталкиваясь от которого следовало бежать.