Александр Тебеньков - Сны во сне и наяву. Научно-фантастический роман

Из внутреннего кармана пиджака он достал небольшой пузырек светло-коричневого стекла с этикеткой, наискось перечеркнутой красной полосой, а из бокового – коробку с обыкновенным легкорастворимым сахаром-рафинадом.

Следом за ним, но не вслух, а про себя, она невольно считала капли: раз, два, три, четыре… Жидкость на вид казалась желтоватой, слегка маслянистой и мгновенно впитывалась в сахар.

– Итак, Нина Васильевна, – Баринов осторожно протянул ей блюдце с потемневшим от влаги кусочком. – Кладите в рот, но не раскусывайте. Пусть постепенно растворяется и впитывается слизистой. Садитесь сюда и постарайтесь направить себя, свои мысли и чувства на какой-нибудь из ваших снов. Может быть, на тот, который вам приятен или лучше всего запомнился… Да, вот что, препарат начинает действовать минут через десять-пятнадцать. Эмоции сдерживать не пытайтесь, не надо, магнитофон пусть вас не смущает. Все материалы этого эксперимента идут под грифом «секретно», так что с ними буду знаком только я и очень ограниченный круг моих сотрудников.

Пресловутый ЛСД оказался совсем безвкусным, или же его вкус перебивался сахаром – Нина не поняла. Она украдкой, пока Баринов готовил магнитофон, посмотрела на часы, засекая время. Потом, ощущая постепенно расползающуюся во рту сладость, послушно принялась вспоминать один из снов. Нине он даже нравился – едва ли не один-единственный из всех. В нем была широкая, без конца и края, степь, и Нина ехала среди высоких кустистых трав навстречу восходящему солнцу. Длинные тонкие ноги гнедого жеребца оставляли на росистой траве темные полосы, то там, то здесь в предвкушении грядущего дневного зноя раскрывались бледно-розовые, красные и ярко-алые маки. Стояла умопомрачительная тишина, вокруг не было ни-ко-го! – только степь, только утренний ветерок, только невесомые розоватые перья облаков в невообразимой вышине. И среди всего этого великолепия разливался, усиливаясь на глазах, свет невидимого еще солнца…

Нина мысленно почувствовала даже запах, исходивший от коня – резкий, терпкий, горький – и погрузилась в эту картину, будто в реальные воспоминания…

«Что ни говори, а моими предками наверняка были степняки, кочевники», – подумала она и открыла глаза.

Пододвинув кресло почти вплотную, Баринов сидел напротив и пристально вглядывался в ее лицо.

Что это он, слабо удивилась Нина. Ах да, идет же опыт, эксперимент! Но почему он так на нее уставился? Это же неприлично!.. Стоп! Подождите! А кто он, собственно, такой? Ах да, это же Баринов! Павел Филиппович Баринов, профессор, доктор наук, заведующий лабораторией. Но почему у него такой странный вид?

Его лицо непонятным образом деформировалось. Верхняя половина вполне нормальна, а вот подбородок вдруг начал прямо на глазах расти, увеличиваться в размерах совершенно необъяснимо, но совсем не пугающе. Стало даже интересно, до какой же величины он сможет дорасти. Она ощутила неподдельное любопытство исследователя. Подбородок уже закрывал приспущенный узел галстука, уже подбирался к верхней пуговице пиджака. Нине показалось странным до нелепости, что кроме подбородка у Баринова больше ничего не меняется. А это было обидно. Но тут же поняла, что надо хоть на мгновение отвлечься, проверить, допустим, как ведут себя предметы в комнате, а потом, неожиданно для Баринова, снова перевести взгляд на него. Они, эти изменения, конечно же, просто опасаются проявить себя, когда за ними так пристально наблюдают.

От спинки кресла голову оторвать не удалось. Голова еле-еле, с большим трудом смогла повернуться вправо, но мгновенно закружилась, и очень сильно. Пришлось скомандовать ей вернуться на прежнее место. Очень неохотно голова повиновалась, строго предупредив, что это последний раз, но Нина легкомысленно отмахнулась – еще чего!.. Ее поджидал сюрприз: подбородок Баринова уменьшился до нормального. Нина до слез огорчилась – что же получается, стоит лишь на секунду выпустить его из-под присмотра, как он начинает делать, что хочет!.. А сам Баринов! Вон как губами шевелит, словно поет. Или же изъясняется на чужом языке, который плохо знает. Старается выговаривать слова как можно правильней, тщательно отрабатывает артикуляцию, да только смех один получается: словно рыба – губами двигает, а ничего не слышно…

О-о, о-о, а вот это уже – смешней некуда! Очки спрыгнули с носа и повисли в воздухе в полуметре от его лица. И надо же, все равно он как-то умудряется смотреть сквозь стекла. Ну и цирк! Ну и штучку он отмочил! Как тут сдержишься?

Она рассмеялась – так, слегка, только чтобы не казаться надутой. Рассмеялась – и тут же замолкла. Он ведь может не так понять, он может подумать, что она смеется не над ним, а над сбежавшим вчера из вивария подопытным псом по кличке Клоун. Тот на прогулке погнался за кошкой и уволок в своем мозге на круглую сумму золотых электродов, на такую же круглую, как физиономия недавно принятого садовника, хотя дураки в наше время все чаще не круглые, а скорее продолговатые, иногда с такими вот мелкими крапинами, но они, разумеется, тем не менее, абсолютно толерантны, потому что запирающий эффект пограничного слоя в полупроводнике всегда имеет такую тенденцию, чтобы электрон не смог попасть в дерево, а струился бы по веткам, наталкиваясь на листья и образуя огни святого Эльма, потом он уходит по металлу в самую сторону середины, через ватерлинию к рулю и, наматываясь на винт, спиралью растворяется в верхушках электромагнитных волн синусоидального вида, где горизонтальная составляющая состоит из железнодорожных составов, составленных из состояний ста семейств Европы, Америки и Гренландии, выраженных в шестнадцатеричной системе счисления, при каждом превышении разрядности стреляющих плавкими предохранителями от полюса к полюсу скачком напряжения по параллелям через вулканы к подводным меридианам на тему лунного света когда он отблесками ложится на березовые языки пламени степных маков ярчайшей вспышкой расплывающегося по стеклянным горам и пригоркам гигантским грибом по обугленным жителям срединной поверхности тороидального тела внутренней пирамиды…

Вторично испытать действие ЛСД Нина категорически отказалась. Слишком недобрые воспоминания остались у нее от той недели, которая последовала за приемом препарата. А отголоски давали знать о себе и дней десять спустя.

Самым страшным и неприятным было то, что Нина до подробностей помнила не только свое состояние, но и те чувства, те мысли и образы, которые возникали в ее отравленном мозгу.

Чего стоило только ощущение, прочно завладевшее ей дня на три, едва она попыталась встать. Ее ноги внезапно удлинились на десятки километров, но, тем не менее, ходить она могла, правда, напряженно следя за ногами и контролируя каждый шаг. Дверной порожек представлялся чуть ли не горным хребтом, трещина в линолеуме – бездонной и широкой пропастью, которые она, впрочем, вполне легко преодолевала. Нужно было лишь сделать над собой усилие. Остальные же предметы вокруг, как ни странно, сохраняли привычные масштабы как сами по себе, так и относительно друг друга.