Тима Феев - Йонтра. Истории далёкого берега

– Нет, – рыдала она, – нет, меня никто не любит, никто.

Так мы и стояли. Она, всхлипывая у меня на груди, а я молча, не зная что и сказать. Конечно, я понимал тогда, что и сам отчасти виноват в таком её положении. Зачем прервал отношения с ней, с её семьей? Ведь не мог же я не знать, что нужен им и ей прежде всего. «Эгоист проклятый, сноб», – ругал я себя. Вот только, что теперь можно было поделать? Уля же в тот момент, словно угадав мои мысли, слегка отстранилась от меня назад, посмотрела прямо в глаза и сказала:

– Я всё понимаю, дядя Скит. И знаю – вы добрый, а ушли от нас тогда потому, что все так делали. А я… я не такая как все. Я урод, я умная. – И снова заплакала.

Я уже не мог этого больше вынести и поэтому тоже от неё отстранился и сказал, но теперь серьезным голосом:

– Знаешь что, девочка, так ты все глаза себе выплачешь. А ведь делать-то что-то надо? Расскажи-ка мне лучше, что у тебя стряслось.

История её, как оказалось, была самой обыкновенной. Несчастная любовь. Был у неё парень, красивый такой, сильный, умный… правда, не настолько умный как она. И на этом их отношения и разладились. Парень ей много чего рассказывал, учил её чему-то, а она только смотрела на него удивлённо, и нет, не смеялась даже, а просто молчала в ответ. Но он как-то догадался, что «орешек ему не по зубам» и стал отдаляться от неё. Начал грубить, оскорблять, ударил даже однажды. А она всё терпела, хотя и мучилась страшно. Кончилось же всё тем, что он ей сказал, что она для него слишком светлая, и что он не хочет ослепнуть раньше времени, а поэтому уходит из её домика и не вернётся больше.

– Вот, дядя Скит, – завершила она свой рассказ, – и вся моя история. А теперь скажите мне, – на этот раз она уже очень серьёзно и даже как-то по-взрослому посмотрела на меня, – что мне делать?

«Будто это я виноват, что ты такая», – подумалось мне отчего-то в тот момент. Но в ответ я ей всё же сказал, что раз её парень испугался её ума, а ум Уллов связан с открытыми окнами их домиков, то, – не заделать ли ей пару этих окон, чтобы немножко, ну… поглупеть. Никогда, уважаемые слушатели, никогда я не забуду её взгляда тогда. Она вся вдруг как-то сжалась, словно от озноба, лицо её передернулось и она отплыла от окна, всё ещё неотрывно глядя на меня. А потом опустила голову и задумалась.

– А ведь вы правы, дядя Скит, – сказала она чуть погодя. – И вы всегда были умным и… добрым. Но не приходите ко мне больше, никогда. – Она снова заплакала. Потом проплыла в угол комнаты, достала что-то снизу и протянула мне.

– Вот, возьмите, это жемчуг. Он очень красивый и редкий, потому что мы, Уллы, мало и редко плачем. Берите, он ваш. Это вам память об одной умной-глупой девочке, которая вас так всегда любила и ждала. Прощайте. – Она отвернулась.

Говорить больше было не о чем. И я, прямо так с горстью этого жемчуга поплыл по направлению к берегу. «Оказывается, их слёзы превращаются в такую красоту, – думал я, поднимаясь к поверхности и иногда поглядывая на полученный подарок, – надо же, не знал».

Вот, уважаемые слушатели, и вся моя сегодняшняя история, – подытожил Скит свой рассказ. – И не судите меня строго, прошу вас. Вы не были на моём месте и не можете знать, как бы сами поступили в той ситуации. А Уллы, они всё-таки удивительные. И даже сейчас, проплывая мимо их поселений, я, который столько раз их видел, не могу не восхищаться их красотой и уникальностью. Скит остановился. «А ведь домика Ули я что-то больше не замечал, – подумал он про себя, – хотя и проплывал мимо того места не раз уже. Хм, наверное, она всё-таки послушала меня тогда и сделалась немного, поглупей. Ну да ничего, зато возможно и счастливей тоже… наверное».

Так, в задумчивости, более занятый своими мыслями, Скит попрощался с аудиторией и пополз к своему дому. Мелкие йонтры засеменили за ним. Скит улыбнулся: «А ведь они не произнесли сегодня ни слова, пока я рассказывал, а значит история, наверное, была всё же хорошей. Ну да ничего, пусть себе на ус мотают, может и не совершат моих ошибок, когда вырастут».

– Так, собственно, звали капитана одного корабля, на котором, – тут Скит Йонтра в задумчивости потёр клюв и посмотрел на слушателей, – мне летать не приходилось. К счастью. Это был трианец. Уверенный, сильный, мужественный. Я бы даже сказал, какой-то упёртый, но при этом, пожалуй, и честный. «Железная балка» было, конечно, его прозвище. Настоящего имени я уж, позвольте, сейчас упоминать не стану. Тем более, что самого его и в живых-то давно уже нет, – Скит грустно вздохнул.

– Вот какой это был капитан: он дважды, тогда ещё лейтенантом, ходил на штурм мира Го. А вы знаете, что в той кампании и после первого штурма мало выживших осталось. Он один, безо всякой поддержки спускался на дно Карамуанского ущелья. Того, что на седьмой планете Лаа системы. А ведь там примерно семь тысяч орр совершенно отвесного спуска, когда ты и сам уже подчас не знаешь, лезешь ли ты вниз ещё или незаметно падаешь в бездонную пропасть. Я как-то разговаривал с одним знакомым альпинистом, так вот он мне посоветовал не то что не спускаться, но даже и близко не подходить к той расщелине. Прибавив к тому же, что если в неё поместить всех тех несчастных, кто туда когда-либо сорвался, то она, пожалуй, стала бы наполовину мельче. И прочее, и прочее, всё в том же духе. Складывалось впечатление, что трианец этот, ну просто не мог или не хотел, тут уж и не скажу точно, жить без подвигов. Его словно притягивали всевозможные опасности и разного рода испытания. Внешностью своей он был также под стать характеру: жёсткий, подтянутый, тренированный, худой. И прямо как в определенного типа грамма-фильмах с почти уже дежурным шрамом через всю щеку. Мужественный капитан.

Но годы шли. И его потихоньку отодвинули от боевого флота. Переправляли то туда, то сюда, и наконец поставили командовать какой-то ржавой посудиной, перевозившей урановую руду в системе Онте. Конечно, для трианца это было, наверное, едва ли не хуже смерти. Но что было делать, работа есть работа. Впрочем, как вы, возможно, уже догадались, он и там нашёл место, так сказать, подвигу. Дело было в том, что в системе Онте находилась одна очень неприятная и даже каверзная планета. Да и не планета даже, а всего лишь то, что от неё осталось. Она была самой ближней к местному светилу. И та звезда постепенно выжгла и сдула плазменным ветром с неё абсолютно всю почву и даже часть мантии, оставив нетронутым лишь одно её железное ядро. От этого планета, конечно, значительно потеряла в размере, но не в весе. Ибо масса её была почти полностью сосредоточена в этом ядре. И вот мимо этой-то как раз железной планеты и проходил регулярный маршрут звездолёта, которым трианец командовал. Ну и ему тогда сразу, ещё при инструктаже, сообщили, что подлетать к ней категорически запрещалось.