Алексей Маликов - Какой-то там закон какого-то Ньютона

По скорбным трагическим дням жители деревни все вместе провожают в последний путь родных и соседей, используя дорогу, проложенную к кладбищу вдоль восточной околицы. Дорога эта проезжая, широкая, асфальтированная. По ней автобус ритуальной службы – к счастью, подобное происходит очень редко – поднимается на пологий пригорок, где лежит деревенское кладбище. Там автобусу есть пространство для того, чтобы необременительно разгрузиться и развернуться. Пешеходная же тропинка сразу от кладбищенских ворот поворачивает налево и бежит мимо дома соседа Виталика, мимо моего крыльца и спускается к центральной части деревни. Местные жители, отправляясь поклониться ушедшим, выполоть сорняки на могилах, разгрести снег, помянуть родных, предпочитают именно эту тропинку. Возвращаясь с кладбища, земляки-соседи с удовольствием задерживаются возле моего дома, чтобы посидеть на ступеньках крыльца, выпить чаю или кофе и поделиться мыслями, которые приходят в голову возле могил и крестов. Эти мысли прозрачны и трепетны, и легко могут затеряться в неторопливой суете деревенской жизни. Я же никогда их не забываю и бережно храню всё, что когда-либо было мне доверено. Не без некоторой писательской выгоды, конечно.

К концу июня, с учётом Дарьи Назаровны, с кладбища вернулось на четыре человека больше, чем прошло туда. И все они предпочли мою тропинку.

Ни одному из четверых воскресших я не осмелился предложить выпить чаю. Мы любезно раскланивались, обменивались парой слов, и я долго смотрел вслед каждой фигуре. Виталик сразу после Дарьи Назаровны заперся в своем доме, и его смертельно напуганная физиономия порой мелькала за пыльными окнами. Чем он питался, мне было неведомо, но, по слухам, ещё с прошлого лета в дальней его кладовке таился исправно функционирующий самогонный аппарат. Так что некоторым запасом калорий Виталик располагал.

Второй вернувшейся с того света оказалась Тамара Ненашкина, артистка и затейница, любимица всей деревни, умершая в 2009 от рака мозга. От кладбища она почти бежала к своему дому. Мне она помахала, не останавливаясь. И я украдкой вздохнул с облегчением – значит, кому-то другому придётся рассказать Тамаре, что её горячо любимый и верный муж Игорь утонул в дружелюбной речке Камушке ровно через два года, день в день, после её смерти.

Деревня принимала вернувшихся удивленно, но без истерик и пафоса. Где-то выпили на радостях, кто-то посетовал на возникшую в доме тесноту, внуки порадовали Дарью Назаровну, сохранив её любимую Павлов-посадскую шаль.

Но на темы жизни и смерти в деревеньке стали общаться заметно меньше, видимо, избегая обсуждения вопросов, на которые пока никто ответить не мог. Некоторые втихомолку печалились отсутствию в деревне храма. Честно говоря, странностей на моей памяти в наших краях всегда было с избытком, но к ним население давно привыкло, относилось философски, тем паче никаких фатальных последствий в деревне не наблюдалось. Все молча, но согласно не сомневались, что вернувшиеся земляки-соседи зла и опасности не несли. Однако, то Раиса Степановна, то Петруха Ломакин, то старик Васин заглядывали в тесный сумрак избушки Тимофея Валерьевича, чтобы молча и со значением выкурить с ним по сигаретке. Тот, как и подобает исполняющему обязанности олицетворения всего мистического и необъяснённого в округе, ответов на не произнесённые вслух вопросы не предлагал, а предлагал лишь древнюю, подёрнутую патиной пепельницу, да один-другой таинственный афоризм на прощание.

Я и сам заглянул к нему для привычной партии в шахматы, которую мы по не озвученной традиции играли с ним примерно дважды в месяц. Точнее сказать, играл только он, а я, как правило, проигрывал. У Тимофея Валерьевича имелась роскошная тяжеленная огромная шахматная доска и старинный набор фигур весьма благородной внешности. Их было чертовски приятно брать в руку и с мягким стуком переставлять на нужные клетки. В тот вечер я был в ударе и к середине партии ухитрился заставить соперника надолго задуматься. Он, размышляя над очередным ходом, окутался сигаретным дымом, а я вдруг увидел, что фигуры на шахматной доске странным образом выстроились в некое подобие карты нашей деревеньки. Вот кладбище, вот тропинка и мой дом, а вот остальные дома в низинке, почтовое отделение и центральная площадь. Пожелтевшими от табака пальцами Тимофей Валерьевич двинул из кладбища в сторону моего дома своего слона, и карта как-то сразу разрушилась. Я тряхнул головой, спасаясь от наваждения, и стал думать, как побороться за ничью.

После третьего вернувшегося – Сани Мордвина , по прозвищу «Он-же-Финн», молчаливого мужчины средних лет, скончавшегося в 2003-м от похмельной аритмии, – задумчиво притихшее население деревни ходить на кладбище прекратило. На всякий пожарный случай.

Весь июнь в наших краях стояла чудесная солнечная погода с нужным количеством ночных дождей, одной или двумя грозами, грибным изобилием ближайшего леса и уверенным клёвом щуки в быстрых и приятных водах речки Камушки, журчащей аккурат под обрывом, на котором стоит мой старый дом. Старая примета «Июнь – на рыбу плюнь» этим летом не работала. Даже над топкими кочками болота по ночам стали плясать и кувыркаться забавные серебряные огоньки.

Четвёртым оказался Витька Федоскин, 1973 года рождения, семнадцати лет от роду, триста водки, отцовский мотоцикл, ночь, дерево.

Мимо моего крыльца несколько дней никто не ходил. Только наша компания- шорты, кроссовки и я – бегала каждое утро вокруг деревни. И внимательно посматривала на односельчан. Те здоровались, раскланивались, хвалили погоду и рыбалку, но молчали, молчали, молчали. Поодиночке, словно стесняясь, похаживали к вернувшимся соседям в гости – как без этого! Кто со свежеиспечённым пирогом, кто с корзинкой грибов или парочкой копчёных лещей, а кто и с бутылочкой чего покрепче. Помогали и по хозяйству, и деньгами, и тактичным советом – прошедшие годы понаделали в окружающей жизни следов, много воды утекло, много чего в прочем мире изменилось.

Дарья Назаровна сразу пристрастилась к гороскопам. Каждый вечер я распечатывал советы козерогам на завтра и поутру, в процессе с каждым днем всё более радовавшей меня пробежки, заворачивал во двор дома под зелёной крышей и оставлял свернутый в трубочку листок с гороскопом в ручке входной двери. Такая приятная ежеутренняя обязанность не оставляла моей природной ленивости ни малейшей возможности отвертеться на денёк-другой от физически полезного мероприятия. Однажды, числа двадцать первого или двадцать второго, Дарья Назаровна, в халате, тапочках и своей драгоценной шали, поджидала меня на лавочке возле крыльца. Она приняла у меня листок с гороскопом, благодарно покивала и вдруг спросила тревожно: