Алексей Маликов - Какой-то там закон какого-то Ньютона

– Не ты ли, Антошенька, все эти странности сочиняешь и в действительность обращаешь?

– Господь с вами, Дарья Назаровна, – ответил я. – Да как же такое возможно?

Она встала, огляделась по сторонам и подошла ко мне вплотную.

– Может, кто другой?

Я удивленно на нее уставился.

– Тимофей Валерьевич-то у нас, говорят, ещё и не на такие штучки обучен, – зашептала она мне в плечо. – И мир вон как поменялся весь. Не по-людски всё стало как-то. Боязно.

– Боязно, – согласился я. – Не знаю, как Тимофей Валерьевич, но я точно не причастен. Клянусь.

Я вспомнил о своём шахматном видении и решил тряхнуть головой ещё раз. Я не псих. Я писатель. Я просто принимаю то, что вижу, за то, что есть на самом деле. Я идеальный боец для сражения за наши родные глюки.

– Ну, и хорошо, раз оно так, – сказала Дарья Назаровна. – А то уж я, грешным делом, подумала, такая странная история выходит. Чем не сюжет для твоей книжки?

Она приподнялась на цыпочки и чмокнула меня в щёку. Тёплым, живым поцелуем.

Я побежал дальше.

И продолжал ежеутренне доставлять ей гороскопы и бегал, пока мог бегать. До сегодняшнего утра.

Книжка моя писалась туговато, хотя изрядный заряд бодрости после необременительной пробежки, контрастного душа и добротного завтрака никак не мог негативно сказаться на сочинительстве. Я особо не переживал, благо, давно убедился, что заставить себя поработать мне под силу. И пусть всё идёт своим чередом. Так или иначе, клавиши ноутбука каждый день тарахтели под моими пальцами. Может, реже, чем хотелось, но явно чаще, чем никогда.

Я люблю лес. И наш старый добрый «форестер» тоже любил лес. Поэтому он совершенно не испугался и даже прибавил газу. Фары зажглись и заботливо отыскали дорогу. Лес признал в нас своих и расступился, чтобы нам было удобнее проезжать сквозь него.

Примерно такой текст я мысленно произнёс для дочери, и она услышала и улыбнулась мне в зеркало.

Странно, но качество дорожного покрытия хуже не стало. Кроны деревьев закрыли небо, крючковатый кустарник и мелкий подлесок вылезли на засыпанные щебёнкой обочины, но серо-голубой почти свежий асфальт вальяжно лежал в свете фар. Разве что дорога стала поуже, и исчезла разметка. Время от времени то в одну, то в другую сторону от дороги прыскали тропинки, но почти сразу они зарывались в траву, мох и бурелом и пропадали из виду. В детстве такие тропинки были куда заметнее. Жаркими летними днями я ездил по ним на велосипеде и прямо на ходу искал грибы. За час большая круглая корзинка, притороченная к багажнику, доверху наполнялась крупными влажными боровиками и россыпью ярких лисичек. Зато осенью…

– Какой большой и странный лес, – сказала Алиса. В её голосе я услышал восхищение. – Это здесь опята живут?

Это здесь.

– Именно здесь. Они любят темные сырые места и упавшие деревья.

– Будто хищные хищники, – прошептала дочка. – Наверное, опята набрасываются на деревья, убивают их, а потом утаскивают в чащобу и там уже спокойно пожирают.

Салон автомобиля целиком заполнился тенями. Впереди, в лучах фар, подмигивала дорога. Словно заманивала.

– Жуткая история, – сказал я бодро. – Зато осенью в чащобы приходят веселые бородатые мужчины и запихивают опят в большие железные вёдра.

Алиса хихикнула.

– Я думала, за грибами ходят с такими круглыми деревянными корзинками.

– С корзинками ходят за крупными влажными боровиками и яркими многочисленными лисичками, – пояснил я. – А для злобных опят приготовлены большие железные вёдра.

– А потом бородатые мужики утаскивают опят в свои темные пыльные кухни и там их пожирают, – сказала Алиса. Уже совсем серьезно сказала.

Я не придумал, как лучше ответить, и вздохнул. Дочь тоже притихла.

Дорога плавно повернула налево. Вправо стрельнула тропинка. Впереди показался свет в конце лесного тоннеля.

– А они хоть вкусные, эти опятки? – сварливо сказала Алиса.

– Очень вкусные. И солёные, и жареные. Тебе понравятся, – сказал я. – Посмотри, лес уже кончается. Скоро мы приедем.

В просветах деревьев блеснула река, словно ярко-синий кинжал в ярко-зелёных ножнах.

– А нас в Опятках точно никто не ждёт? – тихо спросила дочка.

– Нет, милая. Никого у нас там не осталось.

– И даже никакого-никакого прадедушки?

Нет, милая. В деревне нас с тобой никто не ждёт. И ждать не может. Однажды, много лет назад, когда твой папа только учился быть солдатом, в большом и родном доме, который тогда стоял на самом перекрестке двух главных улиц села Опятки, собрались все наши родственники. У твоего прадедушки в Тот Самый День был юбилей. Большой красивый праздник в большом красивом доме. Двадцать человек. Сестра, и папа с мамой, и муж сестры, и брат, и два племянника, и три племянницы. Но твой папа громко маршировал на плацу далёкой воинской части и поэтому избежал общей участи. Он даже не попал на похороны, не успев вовремя преодолеть армейские канцелярские проволочки.

– Это какая-то очень грустная история? – прошептала Алиса. – Или страшная?

Я взглянул на нее в зеркало. Что бы там ни говорили, у неё мои глаза.

– Я всё расскажу тебе, родная, – сказал я. – Когда-нибудь утром я всё тебе расскажу.

– Угу, – согласилась дочка.

Мы выехали из леса. Солнечные лучи наполнили салон автомобиля, справа развалилась речка, слева разбежались луга и поля. Мне отчего-то показалось, что по эту сторону леса окружающий мир приобрел свой собственный цветовой оттенок, отличный от того, во что была окрашена действительность перед тем, как мы въехали под своды деревьев. Словно кто-то упрятал солнечные лучи в старинный, помутневший с возрастом светофильтр.

Хорошая дорога немедленно закончилась.

Тонкий, но надежный асфальтовый слой оборвался, сменившись раздробленной в коричневую пыль щебёнкой. Лопухи и длинные мясистые стебли с незнакомыми желтыми соцветиями подтянулись к нам и сузили проезжую часть до ширины автомобиля. «Форестер» подобрался и стал внимательнее смотреть под колёса.

Но всё-таки затрясло. Зашумели шины по щебенке. Алиса обеими руками ухватилась за спинку переднего кресла.

Справа, прямо возле обочины, из-под земли выросла убегающая вперед череда старых неопрятных столбов, которые на белых фарфоровых изоляторах, словно на мертвых растопыренных пальцах, тащили куда-то пучки проводов. Наверное, электричество, и, может, ещё и телефон. Почему я прежде совершенно их не замечал? Столбы были явно постарше меня. Длинные мёртвые деревянные столбы, пропитанные чем-то коричневым, что вызывало в памяти слово «креозот», на метр снизу были укреплены одним или даже двумя бетонными блоками, прикрученными к центральной деревяшке с помощью ржавых арматурин в палец толщиной. Вся конструкция выглядела, словно протухший хот-дог, пару недель назад выброшенный по причине абсолютной непригодности в пищу.