Алексей Дубнов - Петля реки времени. Роман

– Блин! Сейчас! – Игорь не мог успокоиться. И Серёга его понимал, как всегда понимал друзей, с которыми съел ни один пуд соли. Вообще, все четверо были настолько крепко спаяны, настолько близко знали друг друга, кто чем дышит, кто куда смотрит, к чему привязан, настолько тонко чувствовали желания и душевные порывы каждого, что, порой, не нужно было слов. Глебов чувствовал, – сейчас Игорь, практически всегда хладнокровный и не поддающийся панике, из-за беспокойства о брате был не в состоянии здраво мыслить. Поэтому Сергей терпеливо, спокойным тоном, как расстроенному ребёнку начал объяснять:

– Понимаешь, старик, сейчас нас наверняка заметят и с моста, и когда появимся из-за излучины, с косы. Выловят подсачиками или нашпигуют свинцовыми грузилами так, что будем на дне джиг-приманками для рыб.

– Что делать?! Что делать?! Надо продумать план действий! – не унимался Игорь.

– Какой план? Приставкой тебе по суффиксу! Его составляют, когда имеют хоть какие-то данные. А нам неизвестно, что произошло, куда идти, где искать.

– Русский народ не имеет плана действий. Он всем страшен своей импровизацией. И потом, не сидеть же просто так, надо что-то предпринимать! – Игорь всё же взял себя в руки.

– Паковать герметично вещи, для заплыва. Надо продумать, что взять, как это компактно разместить в пакетах.

***

Что чувствует человек, когда на него направлено дуло автомата? Да вообще любое оружие. Даже обычный кухонный нож. Когда он точно знает, что в магазине и в патроннике не пластмассовые шарики. Скорее всего, он либо впадает в ступор, либо паника заставляет поступать неадекватно, лихорадочно дёргаться и суетиться, что раздражает вооружённого. Другие в такой момент начинают судорожно соображать и искать выход из сложившейся ситуации. Бывает, что особо впечатлительные натуры обделываются. И за эту психосоматическую реакцию бедолаг нельзя винить а, тем более, смеяться. Бывает наоборот, человек собирается и мобилизуется. Всё зависит от склада нервной системы, психического состояния, эмоциональной закалки и, возможно, ещё от жизненного опыта. А он подсказывал сейчас Николишину и Денисову, что, если их не прикончили сразу, то какое-то время удастся пожить. Значит, есть ещё, пусть и небольшой, но всё же шанс на спасение. Поэтому непроизвольная дефекация ребятам не грозила.

– Гек, как ты думаешь, наши слышали выстрелы? – спросил Алексей.

– Стилшвайген! – офицер угрожающе повёл вальтером и, указал направление в сторону опушки леса:

– Ауфмарширен! Ком! Шнель! Флинк!

– Кажется, к нам поступило приглашение направить стопы в сторону любезно предоставленной нам автоматизированной механической повозки, – Генка указал рукой в направлении опушки. – Смотри, там за деревьями грузовик. Надеюсь, с кондиционером. Гостеприимные добрые люди, но с плохими манерами, решили подвезти нас до берега.

Алексей рассеянно слушал Генкин трёп, за которым угадывался плохо скрываемый страх. У него у самого мысли в голове прыгали словно бешеные обезьяны в клетке. Он редко, когда был чем-то испуган или выходил из себя (боевые искусства и психологический аутотренинг приучили не бояться ни соперников на ринге, ни хулиганов на улице, воспитали в нём невозмутимость и философское отношение к негативу), но невероятность и, в то же время, реальность происходящего, возможный очень-очень нехороший исход всей этой истории – всё это вызывало сейчас непроизвольную внутреннюю дрожь. Сказывалось длительное отсутствие в «мирной жизни» настоящего стресса и опасности. А ещё, пока шли к машине, иглой прошивала мозг тревожная мысль:

«Как там семья? Кто позаботится о жене и детях?»

Внутреннее состояние Николишина было не лучше. Он вспомнил Толстовского Петю Ростова. «Неужели меня, того, которого все любят, вот сейчас не станет…» Да, сознание никогда не смирится с фактом исчезновения самого себя.

Когда подошли к опушке и увидели грузовой камуфлированный «опель», голос Денисова прозвучал нетвердо:

– Происходит что-то запредельно нереальное. Может быть, это всё-таки розыгрыш? Жестокий, но розыгрыш? Помнишь, у Пельша были фантастические разводки.

– Ага, с настоящими пулями и крутым рукоприкладством? До кровянки?!

Геннадия и Алексея с помощью пинков и гавканья на немецком затолкали в машину.

В кузове, покрытом брезентом, уже находилось человек десять в гражданском. Женщин не было. Синяки и кровоподтёки на лицах некоторых пленников говорили о том, что с ними не церемонились. С двух сторон у заднего бортика на жёсткой деревянной скамейке сидели два автоматчика в камуфляже. Тяжелые взгляды из-под касок сверлили людей, оказавшихся в кузове. Сзади через пологи брезентового тента за грузовиком просматривался мотоцикл, навязчиво тарахтевший движком. Один дюжий фриц в надвинутых на глаза мотоциклетных очках в собранном напряжении располагался за рулём, другой в коляске. Закреплённый на ней MG-38 по-хозяйски приглядывал за грузовиком. О побеге мог мечтать только самоубийца.

– Ребята, вы наши? Откуда? – подал голос сидевший рядом с новыми пленниками мужичок в залатанной рубашке и видавшей виды кепке.

– Наши, наши, – заверил его Гена, и хотел что-то добавить, но немцы посмотрели на них так, что можно было и не колыхать воздух командой заткнуться.

Грузовик трясся по ухабам, минут пятнадцать, охаживая деревянными скамейками задницы пассажиров. Глаза постепенно привыкли к полумраку, и парни могли теперь более внимательно разглядеть находящихся в кузове людей. «Лица их были угрюмы и худы, а вместо покоя жизни они имели измождение», – вспомнилась Алексею фраза Андрея Платонова из романа «Котлован». Одежду шил явно не Иосиф Наумович Слонимский (знаменитый модный советский портной). Ту, во что были одеты пленники, носили обычно в 30—40-е годы в сельской местности. Обычные широкие штаны, у некоторых рубашки-косоворотки, а на ногах грубые рабочие ботинки. Один из мужиков, правда, отличался от других. На нём был пиджак и добротные сапоги. Держал голову прямо, даже как-то горделиво. Новых пленников рассматривал пристально и внимательно, не пряча глаза. Во взоре не читалось ни отчаяния, ни страха. Манера держаться говорила о том, что это, скорее всего, кто-то из местного начальства. Возможно, председатель колхоза, сельсовета, парторг или ещё кто-нибудь в этом роде.

Рядом с ним сидел пацан лет десяти-двенадцати. Он жался к мужчине и с тревогой косился на автоматчиков.

– Ничего, ничего, сынок, – время от времени тихо приговаривал мужчина и гладил мальчика по голове. – Всё будет хорошо.

Грузовик остановился у какого-то сарая. Когда попаданцы вместе с остальными спрыгнули на землю, перед ними открылась странная картина. Невдалеке виднелись деревянные домишки, огороженные покосившимися кое-где заборами, лабазы, амбары, сараи. Несколько чёрных печных труб траурными стелами возвышались на местах пепелищ. Деревня, казалось, была накрыта, безжизненным тяжёлым саваном зловещей тишины. Ни лая собак, ни мычания коров, ни кудахтанья кур или хозяйского кукареканья петухов, – ничего не говорило о том, что здесь течёт мирная жизнь. Даже птицы не пели. Какой-то могильной жутью веяло от всей этой обстановки.