Алексей Артамонов - Смерть Земли

Браун вышел, закрылся в своем кабинете и умер, крича от боли, точно в тот момент, когда на табло высветились четыре нуля.

* * *

«Часы Брауна» стали неотъемлемой частью жизни людей, ведя постоянный отсчёт времени, оставшегося им до конца. Их вживление стало обязательным, позволяло более грамотно распределять ограниченные людские ресурсы на необходимые посты. Было очевидно, что не имело смысла переучивать человека на другую специальность, если ему оставалось жить лишь пару месяцев.

В одном из сохранившихся «оплотов», названном Новым Новгородом, Рома Жуков готовился стать отцом. К счастью, в плане родов медицина смогла добиться значительных успехов и обеспечить почти стопроцентную гарантию рождению здорового малыша, причем практически безболезненно для его матери.

В ожидании этого столь радостного события Роман шагал взад-вперед по коридору приемного покоя и нервно смотрел на свои обычные часы, а пару раз даже взглянул и на жизненный таймер. Юристом он так и не стал, так как обществу гораздо нужнее были технические специалисты, поэтому ему пришлось пройти программу обучения работе с электрооборудованием. Ольга стала его женой уже здесь, в «оплоте», куда они добрались, преодолев немало трудностей погрузившегося в хаос мира. Он не мог с уверенностью сказать, что она любит его, но вместе им было хорошо, а ещё она вот-вот должна была родить ему ребенка.

– Ваш малыш, – раздался приятный мужской голос с явным польским акцентом, – поздравляю!

Погрузившийся в свои мысли Роман и не заметил, как к нему подошел медик, державший в руках сверток с новорождённым.

– Ну что вы остолбенели, папаша?! Принимайте сыночка, – улыбнулся мужчина.

– Спасибо, – только и сумел проговорить парень.

Роман осторожно взял на руки завернутого в белоснежное одеяние сына и посмотрел на его умиротворенное спящее личико. И хотя он знал, что доживет лишь до времени, когда эта кроха только начнет бегать, он чувствовал себя самым счастливым человеком в мире.

– Ваша жена ещё спит, но через три часа уже сможете её увидеть, – продолжил медик, – и ребенок будет с ней. Всё прошло очень хорошо, без каких-либо осложнений.

Роман оторвал взгляд от сына и поднял глаза на врача. Его лицо было очень знакомым, причем ещё до «оплота». Хотя, учитывая население всего в около десяти тысяч жителей, он мог видеть его и здесь. И вдруг парень вспомнил.

– Погодите, ваша фамилия ведь Подольски? – спросил Роман.

– Конечно, у меня же на халате это написано, – улыбнулся медик.

– А ведь это вы тогда перед началом всей этой катастрофы дали развернутое интервью для международных независимых новостей, где рассказали о масштабах происходящего? В Варшаве дело было? Тогда правительства еще молчали…

– Я, – хмыкнул Войцех. – Меня потом выгнали с работы за распространение панических настроений. Ну ничего, сейчас я здесь и весьма этому рад.

– Можно я сам отнесу сына в кроватку? – спросил Роман.

– Можно, сегодня моя смена, а я – добрый! – рассмеялся Войцех.

Они шли рядом по длинному белому коридору, и Роман на мгновение посмотрел на тыльную сторону ладони доктора, где на дисплее уже стартовал отсчёт последних суток его жизни. Несмотря на это, мужчина был в хорошем настроении и даже свой последний день старался провести с пользой, помогая родиться новым маленьким гражданам мира.

Но и в ручку новорожденного малыша уже был тоже вживлен маленький таймер, на котором стремительно и неумолимо бежали в обратном отсчете секунды из отведенных ему 8658 дней жизни. И вся жизнь с этого момента должна была протекать с оглядкой на эти секунды. Это был новый мир, мир таймера.

Этот рейс никогда не будет последним. Хочется крикнуть: «Слышите, у меня никогда не будет последнего вылета!»

Но вряд ли кто услышит, вряд ли кого я задену этими словами. Я просто улечу, сегодня, сейчас. Откроется люк, и я снова увижу самолет и небо. Уж не знаю, смогу ли я выдержать полёт, смогу ли снова выжить среди всех напастей, но… Иногда мне кажется, что призрачно-голубое небо слишком маняще. Оно слишком спокойно, чтобы оставить равнодушным. Может, у иного человека и не возникнет такой мысли: сорваться и взлететь, а вот у меня возникнет. Возникнет уже по той причине, что я не могу сидеть на земле, призывно вздыхая и глядя на небо.

Одних небеса благословляют, другим сулят беды и страдания, кто-то обожествляет их, но я вижу в них поток, стремление, моё стремление оторваться и взмыть прочь от земли.

– Ничего себе! Парень, ты что, решил пролететь там? – мой помощник посмотрел на вулкан, который грозно и мрачно изрыгал пламя, красуясь где-то вдали, но не настолько, чтобы быть совсем безопасным, особенно для моего полёта.

– Ты, главное, подготовь всё, чтобы этот полет не оказался последним, – не став отвечать на его вопрос, сказал я.

– Я слабо верю, что крылья смогут пролететь, выдержать полёт. Только Ив Росси делает такие трюки, и то крылья-то у него сами не летают, он приземляется на парашюте!

– Прекрасно, надо расти!

Из самолета я, как и Ив Росси, выехал на специальных роликах, а дальше… А дальше невероятный шум ветра, где-то земля, потерявшая объем из-за высоты, и вулкан, над которым, почти над самым жерлом, должен пролететь я. Ещё будучи на земле, лётчик попросил меня передать привет Сатане, когда я буду пролетать над центром вулкана. Это было вместо последнего напутствия, а мой помощник просто крикнул: «Рок-н-ролл!»

Крылья должны были управляться с помощью специальных сенсоров, прикрепленных к моей голове. Это что-то вроде искусственных частей тела, которые прикрепляют инвалидам. Только крылья во много раз чувствительней, к тому же есть подстраховка. Если датчики перестанут реагировать на нервную систему, то они будут слушаться малейшего движения моего тела. Если крылья потеряют чувствительность, то в ход пойдет ручное управление, а если вдруг всё пойдет крахом, то мне поможет парашют – чудесное изобретение человека, дарующее свободу и спасение. Но крылья мне оставит их изобретатель, если я смогу с помощью них и приземлиться, не знаю, как именно, но специальное топливо превратило крылья почти в реактивный ранец. Страшно ли мне? Страшно было в самолете, а сейчас я не думаю о падении, мне некогда ощущать ужас. И хотя уже адреналин хлынул в мою кровь, я спокоен и сосредоточен, меня почти нет в этом полете, я полностью растворен в нём.

Несколько завитков, чтобы яркий шлейф из дымовых шашек, что прикреплены к моим ботинкам, запечатлелся на фоне извергающей пламя и пепел горы, на радость фотографам и зевакам, и дальше, к вулкану.