Михаил Савеличев - Крик родившихся завтра

Наталья осторожно заправила выпростанную культю под одеяло и взялась за приборку на столике, где среди окровавленных клочков ваты, драных бинтов, ножниц, расширителей и скальпелей притулились самые обычные детские книжки. Последнее поступление в походную библиотечку – принесенная Ангеликой совсем новенькая книжка «Пеппи Длинныйчулок» какой-то Астрид Линдгрен. Книжка Кюри нравилась, хотя вряд ли она в ней что-то понимала, поскольку спрашивала: а что такое дом? Как выглядит лошадь? Можно попробовать эти самые блины?

После таких вопросов Наталье очень хотелось заткнуть уши и бежать отсюда не оглядываясь. Бежать далеко-далеко, на другой край страны, чтобы никогда больше не видеть ни Кюри, ни геофронт, ни всё, что с ними связано. Даже отца. А что? Ей не привыкать – убегать.

– Как она? – Поверх ширмы заглядывал Фил.

– Спит. Зачем вернулся?

– Не могу в пустой квартире. У меня, оказывается, даже постельного белья нет. Или у них так и полагается?

– У кого?

– Самураев. На голом полу спать.

– Будто здесь ты не на голом полу спишь.

Фил укоризненно покачал головой. Внутрь он не заходил.

– Давай чай попьем, – сжалилась Наталья. Не над Филом. Над собой.

Ей выделили закуток в самом дальнем углу – еще одна узкая щель, в которую еле втиснулись стол, рабочая станция и пара табуреток. Свитки энцефалограмм, рентгенограммы мозга, распечатки показаний датчиков, лабораторные тетради, анатомические атласы высились памирами чуть ли не до потолка.

– А почему это подземелье – «геофронт»? – спросила Наталья.

– Слово хорошее, – пожал плечами Фил. – Фронт. Передовой фронт науки. А если серьезно, то японцы так называют всю подземную инфраструктуру – трубы, кабели, бомбоубежища. Вот и переняли для краткости.

Он пальцем покопался в распечатках:

– Что-нибудь удалось разгадать?

– Всё есть в отчетах, – Наталья включила категорически запрещенный здесь электрочайник. Заварка оказалась еще хорошей, даже без плесени. – Сплошь разгадки вопросов мироздания.

– О, я тоже этот фильм смотрел, – оживился Фил.

– Какой?

– Нет-нет, не переживай, – он снова сгорбился, теперь уже над лабораторными журналами. Всё же в его манере изъясняться имелось нечто неуловимо странное.

Потом они пили чай из алюминиевых кружек, ручки которых приходилось оборачивать полосками бумаги, чтобы не обжечь пальцы.

– Ты не понимаешь, как она это делает, а я до сих пор не пойму – что она делает, – сказала Наталья.

– Всё есть в отчетах, – съязвил Фил. – Но, если честно, я тоже не знаю. Физически всё выглядит, э-э-э, эффектно – в одном месте убыло, в другом месте прибыло, Ломоносов – Лавуазье. Почти мгновенно. Нет, не почти, с вариациями. В общем, нуль-транспортировка, о которой так любят писать фантасты.

– Деритринитация, – сказала Наталья, но Фил Стругацких, похоже, не читал.

– Поначалу и мы так думали, Спецкомитет тему соответствующую выбил – «Перспективные транспортные системы» для детей патронажа…

– Что? Что за дети патронажа?

Фил помолчал, посмотрел прямо в глаза Наталье, но не дождался, пока она отведет взгляд, сморгнул.

– Однако мы скоро поняли, что не всё так очевидно. Предмет, который исчезал, и предмет, который появлялся, различались не только пространственно-временными координатами, но и свойствами. Их свойства изменялись. У одушевленных и неодушевленных. Ты и сама видела ту курочку.

– Да уж, – Наталья передернулась. Кунсткамера.

– Наши теоретики считают, что это побочное явление от прохождения через это самое нуль-пространство, через игольное ушко, сквозь которое она и протаскивает предметы. Но я считаю, что они путают причину со следствием. Само изменение параметров предмета – первопричина, а его смещение в пространстве – следствие. Кюри так изменяет предмет, что он просто должен оказаться в другом месте.

– Должен?

– Подумай, в мире ведь так и происходит. Чтобы тебе перенестись из Ленинграда сюда, для начала пришлось изменить какой-то внутренний параметр – принять решение, а всё остальное сделал Аэрофлот. Поэтому в патронажной книге значится не телекинез какой-нибудь, прости господи, а скалярное смещение. Скалярное смещение, – словно пробуя на язык округлость слов, выговорил Фил.

Опять этот патронаж. Но спрашивать бесполезно, если не хочешь спровоцировать его на второй раунд гляделок.

– По-моему, ты врешь, – сказала Наталья, и Фил чуть не подавился чаем. Он долго прокашливался, зачем-то вытянув левую руку чуть ли не ей под нос, что-то сипя сквозь приступы.

– Часы, – наконец сказал он, утираясь милостиво протянутым тампоном. – Часы…

Часы оказались «Командирскими» – несбыточная мечта гражданских лиц мужского пола.

– Один из первых удачных экспериментов, коэффициент эс-эс порядка ста, но главное не это, а изменение их внутренних параметров.

– Выглядят как часы, – сказала Наталья.

– Их теперь не надо заводить. Вообще. И они не показывают время.

Стрелки на циферблате соответствовали показаниям часов Натальи. И даже секундная стрелка двигалась.

– Они не показывают время в обыденном понимании, а синхронизируются с наблюдателем, – сказал Фил. – Как ты думаешь, что происходит с часами, когда ты на них не смотришь?

– Идут? Тикают?

– А вот эти, – Фил щелкнул по стеклу ногтем, – не идут и даже не тикают, но стоит на них посмотреть, они всегда показывают правильное время.

– Но секундная стрелка движется. Я же смотрю…

– Потому что момент синхронизации тебя и часов размазан по времени.

Наталья приложила к ним ухо. Тишина.

– Забавно. И непонятно.

– Ну, почему? Реальное доказательство концепции Мак-Таггарта с разделением времени на А и Б-серии. Часы фиксируют Б-серию, которая синхронизируется с А-серией нашего индивидуального времени. Слегка скандально, конечно, признать за идеалистической философией некоторую правоту, но против квантовой физики не попрешь. Теперь твоя очередь сокровенного, – сказал Фил и ткнул рулоны. – Это результат какой-то врожденной патологии или опять всё в норме и никаких отклонений от нормы? Про отчеты даже не поминай, у меня нет времени их читать, свои бы успевать писать.

– Природа суть экономна, – Наталья обхватила кружку, пытаясь согреть леденеющие ладони. – Она никогда не берет ничего ниоткуда.

– Ага, Ломоносов – Лавуазье.

– Поэтому проявление такой уникальности, скорее всего, – побочный эффект какой-то характеристики, присущей каждому из нас. Если человек начинает видеть в темноте, то это не потому, что у него вырос третий глаз, а потому, что колбочки и трубочки расширили диапазон восприятия. Но если я права, то проблема не в этом.

Становилось чертовски холодно. Кипяток не согревал. К счастью, Фил ничего не заметил.