Александр Смирнов - Секунд-ротмистр

– Я мечтаю, – проговорил Нарышкин, – что когда-нибудь вместо этой деревянной церквушки тут будет стоять настоящий каменный собор, своей красотой затмевая все старые храмы.

– А теперь господа, – произнес Нарышкин, когда карета, сделав круг по город, остановилась у особняка градоначальника, – прошу ко мне. Познакомитесь с моей женой и с младшим сыном. Отведаете то, что бог послал, повар наверно стерлядь приготовил. Она господа еще сегодня утром в Шексне плавала. Ну, и водочки откушаете, своего производства водочка-то.

Приятели переглянулись. Оказаться в гостях у самого градоначальника было не зазорно, тем более что с утра во рту маковой росинки не было.

– Мы бы не возражали, – пробормотал Сашков, – но сначала нам бы хотелось найти дом кузнеца Емельяна, – но князь его перебил:

– А что его искать, мой денщик вечером отвезет вас к нему. Бахус господа не ждет.

– А ладно. – Махнул рукой Федор.

На лице воеводы появилась улыбка. В его глазах вспыхнула искра надежды. В голове сразу же возникла мечта о возвращении в Санкт-Петербург, кто знает вдруг господа архитекторы, замолвят за него словечко перед государыней, и он со всем своим семейством переедет в Санкт-Петербург, откуда ему когда-то давно пришлось уехать не по своей воле.

Они вошли в дом. Вначале Нарышкин предложил осмотреть его особняк, но потом крикнул горничной:

– Марфа накрывай на стол, да ставь все что есть. Да жену мою с сынишкой позови.

В обыкновенном провинциальном доме они не ожидали застать уголок «Европы». Стены помещений за исключением кладовой и сеней, что были на первом этаже, были оклеены цветастыми обоями. На стенах портреты Нарышкина и, по всей видимости, его супруги. Все голландские печки, даже та, что была в сенях, были покрыты превосходной изразцовой плиткой, с изображениями баталии Петра и Елизаветы Петровны.

– Люблю и уважаю, победы нашего оружия, – проговорил Нарышкин, заметив, как гости разглядывали изразцы.

В «рабочем кабинете» над точной копией трона государей всея Руси висело военное знамя. В других же комнатах, а их в особняке было с десяток, на стенах висели шпаги и пистоли, а в спальне на полу лежала шкура оскалившегося медведя.

– Убит в прошлом годе, – гордо усмехнулся Нарышкин, – самолично, вот этими руками завалил. Ух, и злой был зверь, чуть меня живота моего не лишил. К счастью для меня, а не для медведя, я был проворнее его.

Закончили осмотр в гостиной, где уже был накрыт стол, который просто ломился от яств. Чего только не было на столе: стерлядь, осетр, икра красная и черная, жареная курица, грибочки соленые, огурчики и еще много чего другого. В краю стола стояла огромная бутыль наподобие тех, в которых украинцы держат горилку. На дне бутыли плескалась прозрачная жидкость, в которой Меншиков сразу же признал водку, изготовленную по рецепту Нарышкина.

– Пора и Бахуса порадовать, – проговорил Семен Иванович, и показал рукой на стол, – а сейчас, – он замолчал, набрал в легкие воздуха и крикнул, так, что бокалы из хрусталя издали мелодичный звон, – Людмила, иди сюда, поприветствуй гостей, как ни как из самой столицы к нам в Череповец приехали.

В огромную, по меркам города, залу вошла, а вернее вплыла, как лебедь, девушка лет двадцати восьми. Ее пышная юбка и затянутая в корсет талия придавали ей особенную женственность. Губы ее были накрашены, глаза аккуратно подведены, на голове белый парик, который так несвойственно смотрелся бы в будущем.

– Познакомься милая, – проговорил князь, – это князь Федор Меншиков, а это его приятель князь Буйносов Александр. Аж из самой столицы. А это моя супруга – Людмила Мефодьевна.

Девушка сделала реверанс и протянула свою ручку, и оба приятеля припали к ней.

– Любимый, – проговорила она, – да что ж ты гостей не потчуешь. Ты что хочешь, чтобы о городе и о нас плохо подумали. Хочешь, что бы Череповец считался дырой, годной разве что для ссылки сюда неугодных дворян. Ах ты, невоспитанный мужлан.

От этих ее слов Нарышкин даже покраснел.

– Присаживайтесь господа, – продолжала девушка, – не обращайте внимания на Сему, он у меня такой бестолковый, сорок лет прожил, а ума так и не нажил. Кушайте гости дорогие, что бог послал. Вы уж водочку отведайте, мой муж ее сам делает, по своему собственному рецепту.

Приятели сели за стол.

Неизвестно почему, но Федор набросился на стерлядь, то ли в будущем она попала в разряд дефицита, толи был так голоден, что решил начать свою трапезу именно с нее. Потом он плавно переключился на водочку.

– Могу я взглянуть из окна, князь? – вдруг поинтересовался Сашков.

– Да, сударь. – Проговорил Нарышкин. – Должен сразу предупредить, что вид, открывающийся из окна, радует не только глаз, но и душу.

– Хочу, лично убедиться, князь, – проговорил Александр и встал из-за стола.

Он подошел к окну. Впервые путешественник мог разглядеть монастырь и поляну между ним и домом.

– Хороша водочка, – проговорил между тем Меншиков, делая глоток, он уже понял, что она ничем не уступает тому бургундскому, что еще недавно им было оставлено в его времени, – очень хороша. Никогда не пил ничего подобного, – слукавил он.

Его похвалы прервал мальчонка, вбежавший в зал. Ему было лет семь-восемь, на нем был гвардейский мундир, точная копия настоящего, а на боку болталась деревянная сабелька.

– Это мой сын, – проговорил градоначальник, заметив мальчишку, – вот уже как год он в Преображенском полке числится. Уже и звание получил – фурьер. Вы бы знали, – продолжал Нарышкин, – сколько мне серебра пришлось отсыпать, чтобы его в полк зачислили. Но, я не жалею. Зато лет через одиннадцать, он будет офицером.

Путешественников ни сколько не удивили его слова. Они помнили, что в русской армии при Екатерине Великой, записывать младенцев в регулярные войска уже стало нормой. Такими вот недорослями были забиты все русские полки. Вспомнился даже указ Павла I, о том, чтобы все приписанные к частям военные, явились в распоряжение своих частей в течение суток. В полупьяной голове Федьки промелькнуло, как в будущем в один прекрасный день армия недосчиталась не десятки, и даже не сотни, а тысячи солдат.

Малец, запрыгнув на колени родителя, сильно к тому прижался и стал с испугом разглядывать гостей.

– Ну, нам пора, – произнес заплетающимся языком Федор, – нам ведь еще у кузнеца нужно разместиться.

– Верно, – прохрипел Нарышкин, согнал сына, встал и ушел. Вернулся через пару минут. – Это письмо для Емельяна, он один из тех крестьян, кто осилил в свое время грамоту. Яшка, – прокричал князь, – поди, сюда лентяй!

В дверях возник, словно из пустоты мужичок в сером сермяжном кафтане с зелеными обшлагами, из-под которого виднелся такого же цвета камзол, а так же коричневые кожаные штаны. Обут он был сапоги, на шее черный шарф. Волосы, завитые в буклю и покрыты пудрой.