Рэй Брэдбери - Человек в картинках (сборник)

© Нора Галь, перевод на русский язык, 2012

© Л. Жданов, перевод на русский язык, 2012

© Б. Клюева, перевод на русский язык, 2012

© Н. Коптюг, перевод на русский язык, 2012

© А. Оганян, перевод на русский язык, 2012

© В. Серебряков, перевод на русский язык, 2012

© Т. Шинкарь, перевод на русский язык, 2012

© ООО «Издательство «Эксмо», 2012

[1] © Перевод Норы Галь.

C Человеком в картинках я повстречался ранним теплым вечером в начале сентября. Я шагал по асфальту шоссе, это был последний переход в моем двухнедельном странствии по штату Висконсин. Под вечер я сделал привал, подкрепился свининой с бобами, пирожком и уже собирался растянуться на земле и почитать – и тут-то на вершину холма поднялся Человек в картинках и постоял минуту, словно вычерченный на светлом небе.

Тогда я еще не знал, что он – в картинках. Разглядел только, что он высокий и раньше, видно, был поджарый и мускулистый, а теперь почему-то располнел. Помню, руки у него были длинные, кулачищи как гири, сам большой, грузный, а лицо совсем детское.

Должно быть, он как-то почуял мое присутствие, потому что заговорил, еще и не посмотрев на меня:

– Не скажете, где бы мне найти работу?

– Право, не знаю, – сказал я.

– Вот уже сорок лет не могу найти постоянной работы, – пожаловался он.

В такую жару на нем была наглухо застегнутая шерстяная рубашка. Рукава и те застегнуты, манжеты туго сжимают толстые запястья. Пот градом катится по лицу, а он хоть бы ворот распахнул.

– Что ж, – сказал он, помолчав, – можно и тут переночевать, чем плохое место. Составлю вам компанию – вы не против?

– Милости просим, могу поделиться кое-какой едой, – сказал я.

Он тяжело, с кряхтеньем опустился наземь.

– Вы еще пожалеете, что предложили мне остаться, – сказал он. – Все жалеют. Потому я и брожу. Вот, пожалуйста, начало сентября. День труда – самое распрекрасное время. В каждом городишке гулянье, народ развлекается, тут бы мне загребать деньги лопатой, а я вон сижу и ничего хорошего не жду.

Он стащил с ноги огромный башмак и, прищурясь, начал его разглядывать.

– На работе, если повезет, продержусь дней десять. А потом уж непременно так получается – катись на все четыре стороны! Теперь во всей Америке меня ни в один балаган не наймут, лучше и не соваться.

– Что ж так?

Вместо ответа он медленно расстегнул тугой воротник. Крепко зажмурясь, мешкотно и неуклюже расстегнул рубашку сверху донизу. Сунул руку за пазуху, осторожно ощупал себя.

– Чудно, – сказал он, все еще не открывая глаз. – На ощупь ничего не заметно, но они тут. Я все надеюсь – вдруг в один прекрасный день погляжу, а они пропали! В самое пекло ходишь целый день по солнцу, весь изжаришься, думаешь – может, их потом смоет или кожа облупится и все сойдет, а вечером глядишь – они тут как тут. – Он чуть повернул ко мне голову и распахнул рубаху на груди. – Тут они?

Не сразу мне удалось перевести дух.

– Да, – сказал я, – они тут.

Картинки.

– И еще я почему застегиваю ворот – из-за ребятни, – сказал он, открывая глаза. – Детишки гоняются за мной по пятам. Всем охота поглядеть, как я разрисован, а ведь не всем приятно.

Он снял рубашку и свернул ее в комок. Он был весь в картинках, от синего кольца, вытатуированного вокруг шеи, и до самого пояса.

– И дальше то же самое, – сказал он, угадав мою мысль. – Я весь как есть в картинках. Вот поглядите.

Он разжал кулак. На ладони у него лежала роза – только что срезанная, с хрустальными каплями росы меж нежных розовых лепестков. Я протянул руку и коснулся ее, но это была только картинка.

Да что ладонь! Я сидел и пялил на него глаза: на нем живого места не было, всюду кишели ракеты, фонтаны, человечки – целые толпы, да так все хитро сплетено и перепутано, так все ярко и живо, до самых малых мелочей, что казалось – даже слышны тихие, приглушенные голоса этих бесчисленных человечков. Стоило ему чуть шевельнуться, вздохнуть – и вздрагивали крохотные рты, подмигивали крохотные зеленые с золотыми искорками глаза, взмахивали крохотные розовые руки. На его широкой груди золотились луга, синели реки, вставали горы, тут же словно протянулся Млечный Путь – звезды, солнца, планеты. А человечки теснились кучками в двадцати местах, если не больше: на руках, от плеча и до кисти, на боках, на спине и на животе. Они прятались в лесу волос, рыскали среди созвездий веснушек, выглядывали из пещер подмышек, глаза их так и сверкали. Каждый хлопотал о чем-то своем, каждый был сам по себе, точно портрет в картинной галерее.

– Да какие красивые картинки! – вырвалось у меня.

Как мне их описать? Если бы Эль Греко в расцвете сил и таланта писал миниатюры величиной в ладонь, с мельчайшими подробностями, в обычных своих желто-зеленых тонах, со странно удлиненными телами и лицами, можно было бы подумать, что это он расписал своей кистью моего нового знакомца. Краски пылали в трех измерениях. Будто окна распахнуты в зримый и осязаемый мир, ошеломляющий своей подлинностью. Здесь, собранное на одной и той же стене, сверкало все великолепие Вселенной; этот человек был живой галереей шедевров. Его расписал не какой-нибудь ярмарочный пьяница татуировщик, все малюющий в три краски. Нет, это было создание истинного гения, трепетная, совершенная красота.

– Еще бы! – сказал Человек в картинках. – Я до того горжусь своими картинками, что рад бы выжечь их огнем. Я уж пробовал и наждачной бумагой, и кислотой, и ножом…

Солнце садилось. На востоке уже взошла луна.

– Понимаете ли, – сказал Человек в картинках, – они предсказывают будущее.

Я промолчал.

– Днем, при свете, еще ничего, – продолжал он. – Я могу показываться в балагане. А вот ночью… все картинки двигаются. Они меняются.

Должно быть, я невольно улыбнулся.

– И давно вы так разрисованы?

– В тысяча девятисотом, когда мне было двадцать лет, я работал в бродячем цирке и сломал ногу. Ну и вышел из строя, а надо ж было что-то делать, я и решил – пускай меня татуируют.

– Кто же вас татуировал? Куда девался этот мастер?

– Она вернулась в будущее, – был ответ. – Я не шучу. Это была старуха, она жила в штате Висконсин, где-то тут неподалеку был ее домишко. Этакая колдунья: то дашь ей тысячу лет, а через минуту поглядишь – не больше двадцати, и она мне сказала, что умеет путешествовать во времени. Я тогда захохотал. Теперь-то мне не до смеха.

– Как же вы с ней познакомились?

И он рассказал мне, как это было. Он увидел у дороги раскрашенную вывеску: РОСПИСЬ НА КОЖЕ! Не татуировка, а роспись! Настоящее искусство! И всю ночь напролет он сидел и чувствовал, как ее волшебные иглы колют и жалят его, точно осы и осторожные пчелы. А наутро он стал весь такой цветистый и узорчатый, словно его пропустили через типографский пресс, печатающий рисунки в двадцать красок.