Александр Казанцев - Рассказы

Михаил Михайлович, подлинный герой фантастической эпопеи, сошел никем не замеченный, одним из последних. Мы обменялись с ним рукопожатием.

— Но какова позиционная ничья! — сразу начал Поддьяков. — Два коня против ферзя! Каково?

Я недоуменно уставился на него. Откуда он знает? Я не сообщал ему текста партии!

— Гроссмейстер, — профессор назвал одно из самых громких шахматных имен, — в восторге от выдумки своего противника.

Она поистине достойна Морфи.

— Как так Морфи? — запротестовал я. — Морфи играл черными, а позиционную ничью сделали белые.

Михаил Михайлович улыбнулся:

— Это у вас тут Морфи играл черными, а там, за океаном,.

Морфи играл белыми. Черными согласился играть лучший гроссмейстер Запада.

— Он поверил в ясновидение?

— Там многие этому верят. А вот как у вас тут поверили… — и он с улыбкой развел руками.

Я почувствовал себя уничтоженным.

— Значит, гроссмейстеры играли не с Морфи, а между собой? — упавшим голосом спросил я.

— Конечно. Иначе партии бы не было! Ведь мы же договорились сделать вклад в шахматную науку.

— Как же передавались ходы? А клерк из Нового Орлеана?

— Этот банковский служащий нам, очень помог. Вы, конечно, помните об опытах с подводными лодками? На борту их находились перципиенты, угадывающие карты, которые предъявляли им на берегу индукторы, находящиеся за тысячи километров.

— Да, я слышал но не придавал им значения.

— И напрасно! Один из этих перципиентов и был нашим банковским служащим. Ему удалось установить контакт с вашей телепаткой. Оба думали, что общаются с прошлым и передают ходы великого Морфи. Хотя на деле связь с прошлым и не была установлена, результат эксперимента едва ли нужно считать отрицательным. Тем более что аналогичный эксперимент был проведен одним из американских космонавтов, находившимся на Луне.

Правда, есть сомнения в чистоте эксперимента…

— Но у нас! Есть же шахматная партия!

— Что бы ни случилось, она украсит шахматные издания.

Отчет же об эксперименте — сответствующее отделение Академии наук.

— Кесарево — кесарю, — уныло сказал я и решил не писать для молодежного журнала статьи о победе над Временем.

Вместо нее я написал этот рассказ.

Обычные турниры никогда не приносили мне таких волнений и радости, как командные состязания.

Еще задолго до войны я играл в команде одного завода в Подмосковье. Мы добивались неплохих результатов. Наша команда была дружная, слаженная. Каждый болел не только за себя, но и за соседей по доскам. И ответственность за свою партию чувствовал куда большую, чем если бы играл сам за себя.

На перво-й доске играл мой друг, боксер, красавец, эрудит и жизнелюб Женя Загорянский, шахматный мастер, снискавший славу опасного рифа для шахматного корабля любого тоннажа и вооружения.

На второй доске играл наш математик, труднопробиваемый шахматист Семен Абрамович Koran. Он ставил солидные позиции и, несмотря на отменную гуманность и добродушие, беспощадно пользовался в игре приемами «душителя», оставляя противнику на доске очень мало «воздуха». Он обладал феноменальной памятью, поражая разносторонними знаниями. В детстве он «насквозь» прочитал малый энциклопедический словарь Павленко п… нечаянно запомнил его наизусть.

На третьей доске играл я, начинающий этюдист, не так давно выигравший первенство томских вузов.

Рядом со мной, на четвертой доске, играл техник завода Вптя Егоров, прознанный «турком» за загадочную манеру выражаться. Он был молод, светловолос, напорист и противников не обыгрывал, а «обдувал». И делал это здорово!

На пятой доске играл тоже техник завода. Михаил Николаевич Платов. Помню, я был поражен, узнав, что этот тихий, невысокий и полный человек, уже в летах, был одним из братьев Платовых, признанных классиков шахматного этюда. Но, как ни странно, мы с ним, встречаясь часто, почти не занимались этюдами. Он говорил, что отошел от этого, а может быть, ему не нравились мои этюды. Зато играть легкие партии он обожал. Но играл неважно. И даже на пятой доске не всегда мог защитить честь нашего завода.

И еще в нашей команде были две Оли. Одна из них, Сущттнсхая, была шашисткой и блестяще разносила в шатки всех своих противников, впоследствии став чемпионкой СССР. Другая Оля, ясноглазая, с гладкой прической на прямой пробор и с классическим эллинским узлом волос не затылке, была украшением нашей команды.

Каюсь — ведь прошло столько лет! — мне доставляло осо— бое удовольствие проигрывать ей легкие партии. Видя, как оживлялось ее лицо, я любовался ею и вновь расставлял фигуры.

Командные соревнования, о которых я вспоминаю, проводились летом в Центральном парке культуры имени Горького, в одном из его павильонов. Жара к вечеру спадала, и, пока противник думал, было приятно выскочить на аллею, подышать влажным от политых цветов воздухом, послушать шелест толпы, заглядеться на кого-нибудь из гуляющих или на пароходики, снующие по Москве-реке, или на парашютную вышку со спиральным подъемом, откуда, порой с визгом, спрыгивали в ту пору будущие бесстрашные рекордсмены.

Нашей команде во что бы то ни стало нужно было выиграть очередной матч. Не могу назвать нашего противника. Помню все детали схватки, а противника забыл.

Постепенно дело шло к концу. Загорянский легко выиграл у ошеломленного его мощью партнера, Семен Абрамович с присущей ему математической точностью повторением ходов сделал при всех фигурах почтенную тяжеловесную ничью с первокатегорником. Я продолжал борьбу, а мой сосед «турок» уже «обдул» своего «птенца с испуганным личиком на тоненькой шейке». Хуже обстояло на доске Михаила Николаевича Платова. Он проиграл, «ак это часто с ним случалось. И еще проиграла ясноглазая Оля с эллинской прической. О другой Оле и говорить не приходилось.

Она, конечно, уже выиграла у старичка шашиста, который не мог примириться с тем, что проиграл такой щупленькой девочке.

И три шатки запертыми оказались! Стыд да и только!

Сдвинутые столы стояли рядами. Сражающихся было очень много, и стулья еле втиснулись. Позади меня, спиной ко мне, в команде консерватории сидел прославленный скрипач, любивший шахматы не меньше Филидора и Прокофьева.

В моей партии надвигался цейтнот, и я сидел, напряжение вглядываясь в позицию. На меня навалились мои соратники, увлеченные событиями, которые развертывались на доске. Счет матча пока был 3 1/2 Ha 2 1/2 в нашу пользу. Мне уж никак нельзя было проигрывать. Достаточно было и ничьей. Но азарт увлек меня, — может быть, что краем глаза я видел за своим плечом эллинский узел на темной головке. Я хотел выиграть. И не как-нибудь, а красиво, достойно своих зрителей (или зрительницы!).