Лина Кирилловых - Идущие. Книга I

– Ага, погоди, только я туда перееду, и заливай.

– Оно так без тебя не может? – серьёзно спросил Рик.

– Именно. Без цикличного взаимодействия с человеком потеряет и себя, свою форму… Исчезнет контакт. И никаких больше дверей и нас.

Рик сказал тихо, но так, чтобы Ян услышал:

– Зато ты знаешь, как при случае со всем покончить.

Ян долго смотрел на фонари округлой площади и дальше, на городские огни. Он знал.

– Я не могу ей это запретить, понимаешь? – наконец произнёс Ян. – Не могу сказать: «не ищи себя». Целых четырнадцать лет, которые куда-то пропали.

– Методы у неё противоправные, – заметил собеседник.

– А других и быть не может. Как ещё узнать?

– Вспомнить. Со временем.

– Ну, вот ты же не вспомнил. Хотя для тебя прошло уже почти двадцать.

– Дело в том, что я не хочу вспоминать, – сказал Рик. – Совсем не хочу. Мне понравилось родиться сразу совершеннолетним.

– А я бы искал своё детство, – ответил Ян. – Но это я. Ты не настолько подвержен сантиментам.

– Это хорошо или плохо?

– Главное, что это не мешает тебе жить. Не мешает же?

– Ничуть.

Ян лукаво сощурился, глядя на друга.

– А, может, на самом деле ты всё помнишь, только не признаешься? Рик?

– Может, – смиренно согласился тот. – Ни себе не признаюсь, ни тебе… Разум – странная штука. Запечатывает во много коробок. Дай мне тоже монетку. Или ты что – все их высыпал?

– Все, которые с собой брал, но в ящике стола есть ещё. Рик, вот насколько я помню, ты монеток сюда никогда не кидал. Даже когда был командиром действительной группы и ходил через двери. Почему?

– Просто я не суеверен, – Рик всё же склонился и зачерпнул горсть монет вместе с водой, побежавшей по пальцам. – Да и жалко. Красивые ведь, заржавеют…

Один из брошенных Яном ли лежал как раз поверх блестящей горки.

– Мне везёт, – довольно отметил Рик. – А ещё, Ян… Рядом с тобой, на ёлке, конфетка в красной обёртке. Не эта, карамель… Вот, да. Можно мне её? Интересно, какое предсказание на этот раз попадётся…

Иногда ему случается заметить их в толпе. Части привычного, памятного в лицах и облике незнакомых людей, эхо-воспоминание, похожее на внезапный укол или яркий проблеск в тумане – то, что можно назвать отзвуком прошлого, его приветом, улыбкой, подмигиванием. Водопад светлых волнистых волос, катящийся по спине женщины, стоящей впереди на эскалаторе, её ладони в карманах брюк – так, подавшись к окну, стояла лет десять назад безымянная уже одноклассница, глазея на первый снег, а Роман был влюблён в неё, невзаимно. Выходящий из автобуса очень высокий мужчина в светло-сером пальто – прямоугольная, будто искусственно деланная узость его плеч, сутулость и ещё то, как он чуть набок и вниз наклоняет свою большую голову, пробуждают картины о давно брошенной секции биатлона и приятеле под два метра ростом. Мелькнувшие во встречном потоке толпы острый небритый профиль и клетчатость шарфа – точь-в-точь учитель рисования. Сигаретно-гаражный, мастеровой, ремесленный дух, где табак смешивается с машинным маслом и канифолью, тянущийся за каким-то усталым работягой… тянувшийся когда-то за отцом, как метка рук, умеющих чинить и создавать, научивших и сына. Сдавленный, краткий, словно силком загоняемый обратно кашель, отрывисто рванувший воздух внутри вагона метро. Когда мать болела, она не любила, чтобы её слышали, и делала так же. Они реют повсюду в звуках и красках, в случайно учуянных запахах, в манере походки или движении женской руки, что машинально поправляет выбившуюся из-за уха прядь – они, моменты прошлого, бывают неожиданны, бывают радостны или даже смешны. Но этот не забавен ни капли. Худые скулы, надменная холодность, некрасивая бледность лица. И волосы – ржаво-рыжие. Да что за ерунда здесь творится?

Этот облик не из ряда частей и частиц, потому как идентичный полностью и цельный. Но чувство всё то же – здравствуй, дружище. Сто лет не виделись. Роман замирает и обращается в слух. Ободок чашки приникает к губам, но раскрыть их и сделать глоток – невозможно. Ему кажется, что он видит сон: острые черты-штрихи, белая с синевой кожа, усмешка. Или же они здесь добавляют в кофе опиаты.

– Неделю тебя не было. Дела?

– Дела.

– Как твои поживают?

– Неплохо. Луч просила передать благодарность за кексы. Сладкоежка мелкая…

– Хе… Очень рад. Спеку ещё.

– Спасибо, Джерри.

– Не за что, искорка, не за что. А дядя?

– Всё мечтает заманить тебя обратно на нашу столовскую кухню. Только тшш… я ничего не говорила, не то ему будет неловко.

– Хе-хе… ладно, ладно, сохраню это в тайне. Но пусть тоже как-нибудь заглянет. Он же знает, что я всегда рад его видеть. Мёд?

– Да, ложечку. Джереми… модный галстук.

– Дать поносить?

– Только в комплекте со штанами.

Двое смеются. Рыжеволосая перекрещивает ноги в аккуратных темно-жёлтых ботинках, заводя ступни за одну из перекладин табурета. Роман тупо отмечает: подошвы ребристые. Бармен извлекает откуда-то из-под стойки блюдце с нарезанным лимоном. Поискав, достаёт к нему шпажки и втыкает пару в яркие полумесяцы. Маркиза Дрю пьёт чай. От той, нарисованной, она совсем не отличается – разве что одежда и прическа другие. Натурщица трехсотлетней с лишком давности. Что она здесь делает?

– Просто шла мимо, – отвечает она на незаданный вопрос.

Роман, всё-таки заставивший себя выглядеть чуть более естественно, чем застывший от изумления истукан, цедит кофе маленькими глотками.

– Почаще так ходи, искорка, – добродушно улыбается бармен. – А вообще гулять в дождь – это на любителя, конечно. У меня вот начинают ныть все кости.

Маркиза ставит чашку и накрывает руки бармена своими – старик и девушка, слишком молодая для того, чтобы казаться его дочерью, и слишком взрослая для внучки. Она понижает тон, говоря тише.

– Джерри.

Голос у маркизы Дрю мягкий и ровный. Не так разговаривают маркизы – в речи тех должно быть больше жеманства и властной ленивой капризности. Она – не портрет, хотя с ним на одно лицо, и всё это всего лишь удивительное совпадение, над которым покачать бы головой и забыть, да только следующие фразы заставляют вздрогнуть и насторожиться ещё сильнее:

– Я сейчас иду в Неназванный-16.

– Один из новооткрытых?

– Два года как. Только внимание к нему было самое мизерное. Мир первобытный, дикий… Там Курт дежурит. Соскучилась.

В выцветших глазах бармена бегает хитринка.

– Нелегально пойдёшь, не так ли?

– Ага. Контрафакт.

– Дядя будет ругаться.

– Но я ему не скажу.

– Рыжая ты, бесстыжая…

Маркиза Дрю хохочет. Белобрысая официантка, помогающая своей подруге убирать со столов, мимоходом показывает стойке одобряющий большой палец.