Лина Кирилловых - Идущие. Книга I

– Чем я люблю все задверья, так это тем, что мне не нужны ключи к замкам. Ну, почти все.

– Есть те, которые тебе не нравятся?

– Парадокс в том, что мне нравятся любые, даже мёртвые. Нет, я имею в виду, что контрафакт не во всех проходит.

– Ну, я в этом деле не специалист… Отчего так?

– Я не знаю.

– Владеешь таким умением, искорка, а не знаешь. Надо где-нибудь поинтересоваться. У кого-нибудь.

– У кого – у дяди? Но ему, как и всем прочим, контрафакт неподвластен. Вот если бы найти ещё одного такого же умеющего… Хотя нет, пожалуй. Я буду ревновать.

– Хе-хе…

– И, между прочим, Джер! Вот ты намекаешь, что мне стыдно не знать, но ведь и Лучик не всё понимает про свои глаза, и редкие обладатели чуйки не могут сказать, почему для того, чтобы услышать след двери, надо обязательно коснуться человека.

– Может, помогла бы база?

– У меня фиолетовый.

– А дядя что же?

Маркиза отвечает, но таким тихим шепотом, что ничего не слышно.

– А, – бармен опять улыбается, сгоняя морщинки к вискам.

Он наливает чай и себе. От стойки плывет тонкий специфический запах зелёного. Роман никогда не любил зелёный чай – уж слишком он, на его вкус, отдаёт рыбой и горечью. Проливший виноградный сок парнишка возвращается из уборной, где, судя по не до конца сошедшему пятну на синей ткани джемпера, сначала его застирывал, а потом держал под сушилкой для рук. Черноволосая официантка утешительно ему улыбается. Парень веселеет и заказывает что-то из алкогольной карты.

– А потом попросит у неё телефон, – делится бармен с рыжеволосой, чуть кивнув в сторону пострадавшего от сока. – А она, как обычно, даст номер бюро судмедэкспертов. Отбривает всех кавалеров. Гордая…

– Брось, Джер. Имеет право.

– Ну, раз так, передам – пусть порадуется…

Парнишка заказывает виски. Бармен, отвлёкшись от разговора, отворачивается за бутылкой и стаканом. С улицы заходит небольшая компания озябших подростков, которые оккупируют стол в глубине и с гомоном принимаются обсуждать один из бесчисленных популярных сериалов.

– Так вот, – говорит маркиза, возвращаясь к первоначальной теме. – Неназванный-16. Тебе оттуда принести что-нибудь интересное?

Бармен хихикает.

– Себя, живую и здоровую. И какой-нибудь цветок, только не ядовитый и без зубов. Засушу под стеклом и повешу над стойкой.

– Договорились.

Они болтают ещё минут пять – о незначительном и простом: погоде, сезонной простуде, ближайшей кинопремьере. Чашки пустеют (их уносит белобрысая), и маркиза начинает собираться. В случае человека, не обременённого сумкой, рюкзаком или надеванием верхней одежды, это просто поворот на бок.

– Всего тебе хорошего, искорка.

– Пока, Джерри.

– И всем привет. И ещё заходи.

– Обязательно.

Маркиза перегибается через полированную поверхность стойки, чтобы поцеловать старика в щёку. У неё при этом немного игривый вид. А у бармена – довольный. Наверное, в молодости был тем ещё сердцеедом. Рыжеволосая слезает с табурета и идет к выходу. За чай, замечает Роман, она не заплатила. Маркиза проходит мимо него, и он ощущает запах её парфюма – странный, неженственный, отдающий древесной стружкой, кофе и кожей, хотя в последнем случае это может быть и запах мокрой куртки. На сидящего за столиком маркиза не смотрит. Блёклый, усталый, угрюмый – он явно не магнит для женских взглядов. Было бы немного обидно, когда бы не было сейчас нужды как раз в подобном, и Роман даже рад: рыжеволосая не поняла, что он подслушивал. А бармен?

Тот, прищурясь, отстранённо протирает безупречное дерево стойки и так же отстранённо глядит вслед своей гостье. Блюдечко с последней оставшейся долькой лимона печально белеет у его правого локтя. Закончив протирать, бармен убирает блюдце, чтобы снова вернуться к газете. Шурх. Словно включён режим: «ничего не было». Белобрысая официантка, держа в руках блокнот, подходит к Роману.

– Что-нибудь ещё желаете?

Роман торопливо просит счёт и зачем-то, будто оправдываясь перед ней и её радушием, добавляет, что засиделся и теперь опаздывает. На двери опять звякает колокольчик – теперь прощально. Маркиза проходит мимо витрины-окна. «Что-то будет», – лихорадочно бьётся в мозгу, а поверх этого звучит слово: «Сенсация». Пальцы дрожат, когда Роман раскрывает бумажник. Раз, два, три, четыре, пять – отсчитывает он навскидку, пока не принесли чек. Кое-кому теперь придётся жить экономно, но хорошо, что лишь до конца недели, а там зарплата, и в общем-то нет смысла переживать, а ещё ведь это, это – что оно обещает, чем грозит, будет ли оценено эквивалентом не только эмоционально-зрительским, но и…

Зарождающийся восторг от неведомого теснит неродившиеся фантомы падающих с неба банкнот. Не деньги ему на деле нужны – живущая бок о бок с реальностью сказка.

Он платит по счёту и выскакивает на улицу. Быть может, слишком поспешно, привлекая к себе внимание, но у него нет времени одёргивать себя и оглядываться. Поток бурчащих автомобилей медленно ползёт по проспекту. Роман ищет рыжеволосую в разреженной массе толпы. Впереди мелькает приглушённый всполох шевелюры – и левое плечо, обтянутое блестящей кремовой кожей куртки, на несколько секунд показывается среди серых и чёрных одеяний горожан. Этой осенью отчего-то в моде унылость. Любопытно только, в одной столице или повсюду. Очередной студент сует в руки листовки – рекламу суши-бара. Снова начинает накрапывать. Дожди ещё не обрели осенней силы, когда за серой пеленой деревья, лица и дома одинаково обесцвечиваются, и не секут – касаются, но уже достаточно холодные, чтобы сбить первоначальную горячность. Гудки сливаются в один противный визг. Если быть честным, городские голоса иногда звучат почти омерзительно. Кто-то из прохожих сплёвывает под ноги. Город не любит патетиков и слабаков; Роман хочет думать, что он причисляется к первым. В витринах поверх норковых шуб и дубленых пальто, сапог, часов, цветов, браслетов, цельных фигурок из шоколада видно торопящееся отражение: бледный, худой, невысокий, непримечательный горожанин. Никто не поверил бы, что он ловит сказку. Да и он сам…

Он многократно мечтал. Что в старой блочной пятиэтажке и правда живет колдунья, управляющая грозой и ветрами, что среди людей ходят иномирцы, что на кладбище воют вовсе не псы, а сны бывают не только вещими, но и приветом из прошлой жизни. Что груда тряпок на чердаке вполне способна обрести объём и плотность и воспарить к гниющим балкам. Он даже готов был допустить, как итогом, намокшие штаны и седину, а то и микроинсульт, лишь бы только получить подтверждение, что мир глубже, чем квартальный отчет и алкоголь по пятницам. Даже готов был принять то, что, возможно, не вышел бы из этой встречи живым. В конце концов, он был пока ещё всего лишь плывущим на спине. Он ещё не обрёл ничего, что заставило бы зубами держаться за существование. Ничего, кроме идеи – увидеть, к чему так тесно вдруг приблизился сейчас. Он гонит себя вперед через лужи и недружественные спешащие спины, сквозь поток бледных лиц, плечи, ударяющие по его плечу, загазованный воздух и окрики, зазывающие посетить экскурсию или магазин, купить путевку, страховку, билеты в цирк и театр, арендовать квартиру на сутки или сауну на ночь, принять участие в лотерее и розыгрыше, гонит вслед за мелькающим эхом волос – рыжая уже далеко. Но Роман успевает понять, что она свернула с проспекта. Он бежит, расталкивая людей и едва ли слыша ругательства, чтобы как раз у того места, где мигает светофор и вправо уходит скользкий асфальт проулка, поймать взглядом ржавь, исчезающую в провале двора метрах в трехстах от себя, и кинутся туда, затормозив, чуть-чуть не добегая, – от одышки и осторожности. Прокрасться, как вор, через подворотню, минуя исписанные граффити стены. Затаиться. Выглянуть. Увидеть.