Нил Стивенсон - Взлет и падение ДОДО

– Мел, он нам это продал , – повторил Тристан. – Не было никакого семинара по синтаксическим конструкциям. Мы – то есть люди в руководстве моей теневой правительственной структуры – работаем с ним давным-давно. У нас с ним контракты .

– Я бы охотно подписала семнадцать соглашений о неразглашении, – сказала я, – чтобы выразить сейчас всю глубину моих чувств к Роджеру Блевинсу.

Джулия Ли, профессиональная гобоистка-приколистка, вихрем пронеслась мимо и, не спрашивая, забрала наши чашки. Мобильник у Тристана пискнул, и он взглянул на экран. Потом что-то набрал на экране и сунул телефон в карман.

– Я только что сообщил, что ты с блеском сдала экзамен. А они мне сообщили, что ты прошла проверку.

– Разумеется, я прошла проверку. Кто я, по-твоему?

– Ты принята.

– Спасибо. Но кто бы ни были эти они, пожалуйста, передай им, что именно я составила тесты, которые только что прошла.

Тристан мотнул головой:

– Тогда начнется официальное расследование и публичный скандал, а теневым правительственным структурам такое не с руки. Извини. Впрочем, если проект развалится, можешь сказать Блевинсу все, что захочешь.

Телефон снова пикнул, и Тристан прочел входящее сообщение.

– А пока за работу. – Он убрал телефон и пожал мне руку. – У тебя была очень скучная правильная жизнь. Замечательно. А теперь попробуем это изменить.

В которой речь заходит о магии

Тристан вознамерился приступить к переводам немедленно – в тот же вечер, поэтому заказал китайскую еду навынос, спросил мой адрес и сказал, что приедет через час с первой партией документов. Прошу отметить, я возмутилась, что он раскатывает по городу с древними артефактами на заднем сиденье своего потертого джипа.

Я жила тогда одна в квартирке в Северном Кембридже (что не делало меня в глазах окружающих старой девой либо распутницей, как сделало бы здесь). Отсюда я могла дойти пешком до станции метро «Портер-сквер» или доехать на велосипеде по Массачусетс-авеню и дальше через Гарвард-Ярд до университета (хотя этим маршрутом я с тех пор не ездила). Тристан прикатил ровно через час с пакетами китайской еды и шестью бутылками «Лучшего старого тиршитского горького»; как я скоро узнала, другого пива он не признавал. Он по-хозяйски экспроприировал практически все жилое и кухонное пространство, водрузив еду на разделочную панель, далеко от журнального столика, на котором разместил клинописную табличку, ноутбук и несколько шариковых ручек. Потом обвел комнату взглядом, поймал в прицел мою рабочую библиотеку, вытащил четыре словаря, положил их на столик и сказал:

– Давай сначала поедим. Умираю с голоду.

Мы впервые немного поболтали – коротенько, потому что Тристан ел слишком быстро, хотя тогда я ему об этом не сказала. Он изучал физику в Вест-Пойнте, но после выпуска оказался в военной разведке, что окольными путями (все подробности которых отсекались словом «засекречено») привело его в «теневую правительственную структуру».

Поскольку в моей жизни ничего засекреченного не было, я выболтала, откуда у меня знание стольких языков. Дело в том, что мои неверующие родители были воспитаны в католицизме и иудаизме соответственно, так что две пары бабушка-дедушка тягались за мои религиозные убеждения с самого раннего детства. В семь лет я выторговала у католических бабушки-дедушки разрешение не ходить в воскресную школу, если прочту Новый Завет по-латыни. Они согласились, считая, что мне это не по силам, и через полгода я бегло читала на классической латыни. Осмелев, я незадолго до тринадцати лет тем же методом избежала бармицвы, сдав древнееврейский на уровне колледжа. Еврейские бабушка-дедушка предложили мне оплачивать по семестру в университете за каждый язык, освоенный на уровне колледжа. Таким образом я проучилась первые три курса.

Тристан остался очень доволен моим рассказом – не столько даже мной, сколько собой, словно похлопывал себя по спине за то, что разыскал такое чудо. Когда мы доели, он вымыл одноразовые контейнеры и аккуратно убрал в рюкзак, после чего воскликнул: «Ладно, приступим!», – и мы перебрались на диван, чтобы я посмотрела документы.

Помимо клинописной таблички, тут было что-то на гуаньхуа (официальный китайский), на рисовой бумаге примерно пятисотлетней давности – надо отдать Тристану должное, такие документы он все-таки брал в перчатках. Еще был пергамент с текстом на смеси латыни и старофранцузского по меньшей мере восьмивековой давности. (Я снова прифигелапоразилась, что такие сокровища лежат у меня на журнальном столике.) И, наконец, кусок дневника, написанного по-русски на бумаге, которая в сравнении с остальным выглядела просто новехонькой, и датированного 1847 годом. Библиотекарь во мне отметил, что на всех стоит один и тот же штамп – неразборчивый фамильный герб в окружении смазанных слов на смеси итальянского и латыни. Иначе говоря, все они были из библиотеки либо из проштампованной и каталогизированной частной коллекции.

Тристан, как и предупреждал, отказался говорить, где раздобыл эти артефакты и что это за странное, ничем (на первый взгляд) не связанное собрание. Однако через некоторое время я вроде бы уловила общую тему… хотя поверить в то, что я читаю, было нелегко.

Во всех документах упоминалась магия – да, магия. Упоминалась так же спокойно, как законы в юридическом документе или медицинские анализы – во врачебном отчете. Не фигуральная «магия», но буквальная магия мифов и сказок: необъяснимая сверхъестественная сила, которой обладали ведьмы – ибо все они, судя по этим документам, были женщины. Я не имею в виду веру в магию или склонность к магическому мышлению. Я хочу сказать, что авторы этих документов обсуждали ситуацию, в которой магия была жизненным фактом.

Например, на клинописной табличке перечислялись магические действия, за которыми государственные чиновники вправе обращаться к придворной ведьме в Кяхте с указанием оплаты за каждый вид ее услуг. В латино-французском тексте аббатиса Шали излагала историю некой молодой монахини, которая тщетно силилась отринуть магические способности; аббатиса винила себя в ее неуспехе, ибо недостаточно искренне молилась об избавлении несчастной от магического дара, поскольку дар этот часто облегчал жизнь всему аббатству. С текстом на гуаньхуа пришлось изрядно повозиться – языки азиатской группы я в то время знала довольно поверхностно. Сам текст представлял собой рецепт блюда, записанный в провинции заезжим чиновником; сведения о редких ароматических травах, входящих в рецепт, он приводил со слов местных ведьм (их занятия были перечислены в виде примечания сбоку от рецепта). И, наконец, в русском дневнике девятнадцатого века престарелая ведьма сетовала на упадок магических сил у себя и своих товарок. Здесь тоже мимоходом упоминалось, что хорошо бы отыскать некоторые травы.