Нил Стивенсон - Взлет и падение ДОДО

Neal Stephenson, Nicole Galland

THE RISE AND FALL OF D.O.D.O.

© Е. Доброхотова-Майкова, перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

К читателю: для вашего удобства мы добавили список персонажей, а также словарь сокращений и терминов мира Д.О.Д.О. Поскольку эти перечни содержат множество спойлеров, мы поместили их в конец книги.

Н.С. и Н.Г.

Меня зовут Мелисанда Стоукс, и это моя история. Я пишу в июле 1851 года (нашей эры, или, чего уж тут юлить, от Рождества Христова) в гостевой комнате зажиточного дома в Кенсингтоне, Лондон, Англия. Однако я не уроженка этого места и времени. На самом деле больше всего я хочу отсюда на фиг свалитьвыбраться.

Но это вам уже известно. Поскольку, закончив свои записки, которые называю ДИАХРОНИКОЙ (почему – скоро разъяснится), я отнесу их в неприметное отделение банка Фуггеров на Треднидл-стрит, запру в депозитный ящик и передам самому влиятельному лондонскому банкиру, а тот поместит их в сейф на сто шестьдесят с лишним лет. Фуггеры лучше кого бы то ни было понимают опасность диахронического срыва. Они знают, что открыть ящик и прочитать записки раньше времени – значит вызвать катастрофу, которая сотрет финансовый центр Лондона с лица Земли и оставит на его месте дымящийся кратер.

Вообще-то это будет хуже дымящегося кратера… но именно так событие войдет в историческую летопись после того, как выживших свидетелей отправят в сумасшедший дом.

Я пишу стальным пером-вставочкой номер 137В производства бирмингемской фирмы «Хьюс и сыновья». Я попросила самое тонкое перышко, отчасти чтобы меньше тратиться на бумагу, отчасти чтобы им легче было проткнуть палец и выдавить капельку крови. Бурое пятно в верхней части этого листа можно будет проанализировать в любой ДНК-лаборатории XXI века. Сравните результаты с материалами из моего досье в штаб-квартире ДОДО, и вы убедитесь, что я – ваша современница, пишущая в середине XIX столетия.

Я намерена подробно изложить, как сюда попала, какими бы бредовыми ни казались мои объяснения. Говоря словами Питера Гэбриэла, певца и музыканта, который родится через девяносто девять лет: это будет мое заявление.

Заявляю, что я здесь против своей воли и меня перенесли сюда из 8 сентября 1850 года из Сан-Франциско в Калифорнии (за день до того, как Калифорния стала штатом США.)

Заявляю, что я из Бостона первой четверти XXI века. Там я работаю в Департаменте организации диахронических операций, секретном правительственном учреждении, где все пошло наперекосяк из-за внутренней измены.

Сейчас, когда я пишу, в 1851 году, магия угасает. Исследования, проведенные мною по заказу ДОДО, показали, что окончательно она исчезнет к концу этого месяца (28 июля). Когда это произойдет, я застряну в постмагическом мире до скончания дней, и о моей судьбе узнают лишь из этих записок. Мне удалось найти приют в благоустроенном (по меркам 1851 года) доме, где у меня есть перо, чернила, досуг и возможность писать вдали от посторонних глаз, но все это я получила за счет свободы: хозяева не выпустят меня одну даже для вечернего променада, а уж тем более – на поиски спасительницы-ведьмы.

Одно предварительное замечание. Если кто-нибудь из ДОДО это прочтет, бога ради, добавьте корсетье в список сообщников, которых надо вербовать в любом викторианском ВиМНе. Корсеты шьются индивидуально по женской фигуре, и очень неприятно просить чужой или покупать готовый, хотя прислуга и женщины победнее так обычно и поступают (но не зашнуровывают их туго, так как занимаются физической работой). Поскольку меня здесь держат из милости, я не хочу обременять хозяев просьбой заказать еще и корсет, но тот, что на мне сейчас (одолженный у хозяйки), жмет немилосердно. По сравнению с ним ренессансный корсаж – просто бикини. Кроме шуток.

В которой я знакомлюсь с Тристаном Лионсом и опрометчиво ввязываюсь в историю, не подозревая, во что это выльется

Я встретила Тристана Лионса в коридоре кафедры древних и классических языков Гарвардского университета. Я была внештатным преподавателем, то есть вела те курсы, на которые никто другой не польстился. Без возможности заниматься научной работой и без уверенности, что мой контракт продлят в следующий раз.

В тот день, идя по коридору, я услышала сердитые голоса из кабинета заведующего кафедрой, доктора Роджера Блевинса. Дверь в кабинет была чуть приоткрыта. Обычно она стоит нараспашку, чтобы мы видели выставку всех заслуженных и незаслуженных дипломов и грамот на стене, либо плотно закрыта, и тогда надпись: «Не беспокоить» псевдоготическим шрифтом 48-го кегля напоминает, что общаться с доктором Блевинсом – великая честь.

Но тогда она была, вопреки обыкновению, приоткрыта. Меня разобрало любопытство, и я заглянула внутрь – в тот самый миг, когда подтянутый мужчина решительно выходил из кабинета и на пороге обернулся к Блевинсу с выражением не то брезгливым, не то насмешливым. При этом он задел бицепсом мое плечо, да так, что я отлетела и растянулась на полу. Он машинально попятился и с громким стуком впечатался рюкзаком в косяк. Из кабинета несся возмущенный голос Блевинса.

– Виноват, – сказал мужчина, краснея до корней волос. Он был примерно одних со мной лет.

В следующий миг он метнулся вперед, чтобы помочь мне встать, отчего дверь с силой распахнулась настежь – аккурат мне по щиколотке. Я вскрикнула от боли. Череда гневных инвектив из кабинета оборвалась на полуслове.

Блевинс – седая грива уложена идеальной волной, одет так, будто готов в любую минуту выступить присяжным экспертом, – вышел из кабинета и осуждающе воззрился на меня сверху вниз.

– Что вы тут делаете? – спросил он, словно застал меня за подглядыванием в замочную скважину.

– Извините, мисс, это я виноват, – вымолвил молодой человек, вновь протягивая мне руку.

Блевинс ухватился за дверь и потянул ее на себя.

– Думайте, где идете, – обратился он ко мне. – Если бы вы шли посередине коридора, столкновения бы не произошло. Потрудитесь немедленно встать и удалиться.

Блевинс глянул на молодого человека с выражением, которое я из своей позиции разобрать не смогла, и ушел в кабинет, хлопнув напоследок дверью.

Мгновение мы оторопело молчали, затем молодой человек протянул мне руку, и я, поблагодарив его кивком, встала. Мы стояли довольно близко друг к другу.