Роберт Хайнлайн - Небесный фермер. Среди планет. Космическое семейство Стоун (сборник)

– Ну, скажем, мили на полторы или даже две, – ответил отец. – Чем дальше, тем лучше.

Сондерс взглянул на него, пренебрежительно фыркнул и направился прочь. Мы отошли подальше и взорвали заряд. Пока готовили следующий, я заметил, что Джордж задумчиво шевелит губами.

– Если скромно считать, что кубический фут чернозема весит сто фунтов, – наконец сказал он, – потребуется полностью загрузить «Мэйфлауэр», чтобы один только мистер Сондерс смог получить ферму, которую, как он полагает, должны преподнести ему на блюдечке. При таких темпах потребуется ровно тысяча ганимедских лет – пятьсот земных, – чтобы «Мэйфлауэр» доставил почву для всех наших ферм.

– Ты забыл про «Крытый фургон», – добавил я.

– О да! – улыбнулся Джордж. – Когда «Крытый фургон» войдет в строй, мы сможем сократить данный срок до двухсот пятидесяти лет – при условии, что новых иммигрантов не будет и всем запретят заводить детей! – Он нахмурился. – Билл, почему некоторые вполне взрослые на вид люди не разбираются в простой арифметике?

Я не знал, что ответить, и он продолжил:

– Ладно, Билл, давай работать дальше. Боюсь, нам так и придется ковыряться, как выражается наш друг Сондерс, даже если его это не устраивает.

Утром, когда должна была прибыть камнедробилка, я ждал ее в конце трассы. Машина двигалась со скоростью двадцать миль в час, заполнив собой дорогу от края до края. У лавовой стены она остановилась. Я помахал водителю; он помахал в ответ, затем машина несколько раз взрыкнула, продвинулась вперед и отгрызла кусок лавы.

Лава представляла для нее не большую преграду, чем арахисовая скорлупа. Встроенный в ее шасси виброрезак входил в лаву, словно нож хозяйки, отделяющей бисквит от сковороды, затем большая стальная лопата впереди откалывала кусок, и конвейер отправлял его прямо в пасть машины.

Водитель мог либо сбросить раздробленный материал под катки в задней части машины, либо откинуть его в сторону. В данный момент он так и поступал, оставляя сделанный виброрезаком чистый срез, который становился дорожным полотном – немного пыльным, но несколько дождей быстро поправили бы дело.

Машина производила страшный шум, но водителя это, похоже, нисколько не волновало, а может, даже ему нравилось – довольно сильным ветром пыль уносило прочь, и поднятый на лоб респиратор не скрывал улыбку на его лице.

К полудню он добрался до нашего участка. Мы вместе поели, а потом он начал разравнивать место для моей фермы – пять акров; с остальным приходилось подождать. Мне и так повезло, что я мог получить землю для обработки на несколько месяцев раньше изначального графика. Вторым рейсом «Мэйфлауэр» доставил еще три камнедробилки и совсем немного иммигрантов – ровно столько, чтобы заменить тех, кто отказался и вернулся назад. Именно о таком компромиссе городской совет договорился с Комитетом по делам колоний.

Когда камнедробилка вместо лавы вгрызлась в твердую породу, грохот стал еще хуже, но мне он казался музыкой, и за работой машины я мог наблюдать без конца. Каждая пережеванная ею каменная глыба означала кусочек земли для меня. К ужину вместе с отцом появился водитель-сменщик. Какое-то время мы вместе смотрели, как тот работает; потом отец вернулся в город, а я остался. Около полуночи я направился к пока не обработанному участку, нашел большой камень, чтобы солнце не било в глаза, и прилег вздремнуть.

Я проснулся оттого, что меня тряс за плечо водитель:

– Вставай, парень, теперь у тебя есть ферма.

Поднявшись, я огляделся вокруг, потирая глаза. Пять акров, с дренажной канавой по контуру и небольшой возвышенностью посередине, где должен был стоять дом. У меня появилась ферма.

Следующим логичным шагом становилось возведение дома, но в соответствии с графиком на следующей неделе должен был прибыть жевун. Жевун – своего рода камнедробилка-детеныш. Вместо антенны он работает на батареях и прост в обращении, так что с ним может управиться каждый. Его задача – довершить начатое камнедробилкой, по сравнению с которой он выглядит маленьким и слабым. В колонии их имелось около сорока.

Камнедробилка оставила после себя слой каменных обломков размером с мой кулак на несколько футов в глубину. Спереди жевуна были гребни разной величины. Грубый гребень погружался в камни примерно на полтора фута, выбирая самые большие, которые отправлялись в воронку машины, где перемалывались в обломки с грецкий орех.

Пройдясь по земле грубым гребнем, его отсоединяли и меняли на средний, а также перенастраивали дробящие катки. На этот раз проход совершался на глубину всего в десять дюймов, а результатом его становился гравий. Затем то же самое проделывали со среднетонким гребнем, потом с тонким, и после обработки верхних шести дюймов почвы они превращались в каменную пыль, напоминавшую тончайший песок. Она оставалась все столь же мертвой, но была готова к зарождению в ней жизни.

Так повторялось раз за разом, каждый раз продвигаясь на дюйм. Чтобы полностью использовать выделенное время, жевун должен был оставаться в движении круглые сутки, пока его не заберут. Весь первый день я провел в его седле, пообедав на ходу. После ужина меня сменил отец, потом пришел из города Хэнк, и мы менялись всю ночь – собственно светлую фазу, поскольку это была ночь понедельника.

На следующий день папа Шульц нашел меня спящим с головой на приборной панели и отправил к себе домой, чтобы я как следует выспался. С тех пор каждый раз, когда я оставался один на четыре или пять часов, появлялся кто-то из Шульцев. Не знаю, как мы с отцом справились бы без них в темную фазу той недели.

Но мне действительно помогли, и к тому времени, когда нужно было отдавать жевун следующему пользователю, почти три с половиной акра были готовы к тому, чтобы засеять их затравкой.

Близилась зима, и мне хотелось побыстрее обзавестись домом, чтобы провести в нем зимний месяц, но для этого мне пришлось бы напрячься всерьез. Нужно было что-то посадить, чтобы весеннее таяние не смыло верхний слой почвы. Короткий ганимедский год не так уж плох, и я этому даже рад – на Земле зима тянется дольше, чем это реально необходимо. С другой стороны, отдыхать просто некогда.

Папа Шульц посоветовал посадить траву – мутировавшая трава могла расти на стерильной почве, примерно как растения в гидропонных растворах. Ковер из корешков удержал бы почву, даже если бы зима погубила траву, и через корни могла распространяться инфекция из затравки.

Затравка, по сути, представляет собой всего лишь хороший чернозем с Земли, кишащий бактериями, грибками и микроскопическими червями – всем необходимым, кроме крупных дождевых червей, которых приходится добавлять самому. Однако просто так земную почву на Ганимед не привезешь. В каждой ее горсти содержатся сотни полезных растительных и животных организмов, но, помимо них, и сотни полностью нежелательных: микробы столбняка, болезнетворные вирусы растений, гусеницы-совки, споры, семена сорняков. Большинство из них слишком малы, чтобы их можно было увидеть невооруженным глазом, а некоторые даже невозможно отфильтровать.